Семь поэм - [17]

Шрифт
Интервал

ценою
каких седин,
чтобы у жизни
              и у меня
голос был
один?
8. Чужой билет
Земля -
в ознобе
         телетайпных лент.
Не ведаю,
          куда глядит начальство...
Мне кажется:
я взял
чужой билет.
Совсем другому
               он
                  предназначался...
Со мною
        колобродить до утра
готовы,
про чужой билет не зная,
актёры,
        космонавты,
                    доктора
с высокими, как горы,
именами...
Растерзана гудками тишина,
сиреневый дымок летит по следу...
И только мама верит
да жена,
что еду я
          по своему билету.
А я
    святым неверьем взят в кольцо.
С большой афиши,
белой, будто полюс,
испуганно глядит
                 моё
                     лицо,
топорщится
подделанная подпись.
И мне то тяжело,
                 то трын-трава,
чужие голоса
в меня проникли.
В знакомых песнях
                  не мои
                         слова!
Надписываю я
чужие
книги!..
Чужой билет.
Несвойственная роль.
Я тороплюсь.
Я по земле шатаюсь...
И жду:
       вот-вот появится
                        контроль.
Тот поезд
отойдёт.
А я останусь.
9. А он...
Над заводными игрушками,
                         над
жаждой
кокосовых пальм
                и лип.
Над седоком твоим,
Росинант.
Над сединой твоею,
Олимп.
Над телескопами Пулкова,
                         над
скромным шитьём
                полевых погон.
Чанами с надписью:
«Лимонад».
Чашкою с запахом:
самогон.
Над озорными базарами,
                       над
сейфом,
который распотрошён.
Над городами
             Торжок и Нант,
над именами
            Иван и Джон.
Над ресторанной певичкою,
над...
10. Одиночество
Я славлю
         одиночество моста,
шальное одиночество
                    печурки.
Я славлю
         одиночество
                     гнезда
вернувшейся из-за морей 
пичуги...
(А сам -
         в игре с огнём,
тревожным,
переменчивым, -
живу
     случайным днём,
живу мелькнувшим месяцем...
Работает
в боку
привычная
          механика...
А я
бегу,
      бегу.
Бледнею.
Кровью харкаю.
Смолкаю,
         застонав.
Жду
вещего прозрения
то в четырёх
             стенах,
то в пятом
           измерении...
Разъехались друзья.
Звонят,
        когда захочется...
У каждого
своя
проверка
одиночеством...)
Я славлю
         одиночество письма,
когда оно уже 
почти нежданно...
Я славлю
         одиночество
                     ума
учёного
по имени
         Джордано!..
(А сам,
        припав к столу,
пью горькое и сладкое.
Как будто
          по стеклу
скребу
ногтями слабыми.
Не верю
        никому,
считаю дни
до поезда...
И страшно
          одному,
а с кем-то рядом -
боязно...
В постылый дом
               стучу,
кажусь
чуть-чуть заносчивым.
«Будь проклята, -
                  кричу, -
проверка
одиночеством!..»)
Я славлю
         одиночество луча
в колодце,
под камнями погребённом.
Я славлю
         одиночество врача,
склонившегося
над больным ребёнком.
(Неясная
         цена
любым
делам и почестям,
когда идёт она -
проверка
одиночеством!..
Пугать не пробуй.
                  Денег не сули.
Согнись
над неожиданною ношей...)
Я славлю
         одиночество Земли
и верю,
что не быть ей
одинокой!
11. А он...
Над озорными базарами,
                       над
сейфом,
который распотрошён.
Над городами
             Торжок и Нант,
над именами
            Иван и Джон.
Над баскетбольными матчами,
                            над
танкером,
облюбовавшим порт.
Над шелестеньем оленьих нарт,
мягкими криками:
«Поть!..
Поть!..»
Над арабеском Бессмертновой,
                             над
фразой,
дымящейся на устах.
Монументальностью колоннад
и недоверьем
погранзастав.
Над устаревшими твистами,
                          над
верностью
за гробовой доской.
Нервами,
         будто манильский канат.
Тёмным вином.
Светлой тоской.
Над муравьями,
над лазером,
над...
12. Мёртвые смотрят в небо
У развилок
           холодных,
с каждой смертью
старея, -
мёртвых
        так и хоронят,
чтобы в небо
             смотрели.
Посредине планеты
в громе
        туч грозовых
смотрят мёртвые
                в небо,
веря в мудрость
живых...
Бродят реки в потёмках.
И оттуда,
со дна,
смотрят парни
в будёновках
крутого сукна.
Те,
    которые приняли
пулемётный горох.
Над зелёною Припятью
оборвали
         галоп.
Задохнулись от гнева,
покачнулись в седле...
Смотрят мёртвые
в небо.
Как их много
             в земле!..
Тех,
     кто пал бездыханно
на июньской заре.
Тех,
     кто умер в Дахау.
Тех,
     кто канул в Днепре...
Бредя ролью трубастой,
будто лука
           изгиб,
смотрит
Женька Урбанский,
удивясь,
         что погиб...
Ливень
пристани моет,
жирно хлюпает грязь...
В небо
       мёртвые
               смотрят.
Не мигая.
Не злясь...
Ах, как травы душисты!
Как бессовестна
                смерть!..
Знаю:
жить
после жизни
надо тоже
          уметь.
Равнодушно и немо
прорастает быльё...
Смотрят мёртвые
в небо,
как в бессмертье
своё.
13. Что нас держит
Колдуя
       и клянясь,
среди обычных сутолок
земля
      вцепилась в нас,
крича от страшных
судорог.
Века
     висят над ней,
кипят самосожжения...
И всё-таки
сильней
земного
        притяжения
то, что в дыму костра,
треща,
       темнеет окорок,
то, что плывёт
               жара,
похожая на обморок.
То, что струится
                 дождь,
то, что лопочут
                голуби,

Еще от автора Роберт Иванович Рождественский
210 шагов

«210 шагов» – это поэма о времени, о шагах истории, о бессмертном и незыблемом в ней, Москва, Красная площадь, Мавзолей, люди, свершившие Октябрьскую революцию и отстоявшие ее завоевания, молодежь, комсомольские стройки, торжество советского бытия – вот главные напряженные мысли поэмы, ее главные чувства.От издательства.


Алешкины мысли

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Вся жизнь впереди…

Роберт Рождественский среди шестидесятников «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Анненского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, не случайно ведь и в поэзию он ворвался поэмой «Моя любовь».


Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание.


Землю спасти

Известный поэт в стихах и прозе призывает человечество вести неустанную, активную борьбу с поджигателями ядерной войны, крепить святое дело мира. Брошюра рассчитана на широкие читательские массы.


Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

Роберт Рождественский (1932–1994) – выдающийся советский переводчик и поэт плеяды «шестидесятников», чьи стихи нашли отклик у народа благодаря своей пульсирующей современности и нравственному пафосу. Тексты Рождественского – это биография целого поколения, его судьба и история, насыщенные разными настроениями, но по-своему прекрасные. В этот сборник включены лучшие стихи, статьи и черновые записи поэта, позволяющие проследить весь путь его становления как литератора, понять, как менялись взгляды и темы его творчества.