Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин - [9]

   — Ступай к Бороздину. Коли Петряй сказал, дело, стало быть.

И вдруг ощущение земного, простого властно захватило лапами тугими, медвежьими Офонасов чудной ум. Да, он не понимал и даже и не желал понимать, отчего Бороздин-воевода, возможно, ссудит его деньгами; но Офонас уже принял это и сам в себе согласился и не хотел вопросов.

Дед Иван усмехнулся кротко.

* * *

Борис Захарьич деньгами ссудил, и не одного Офонаса, ещё пятерых из торгового рода попростее, не смевшего соперничать с роднёю Офонаса.

* * *

Тюремная камора в Смоленске. Дерёт кашель нутро грудное. Офонас встаёт, перекрестясь, за налой книжный — принимается за большое писание...

«За молитву святых отцов наших, Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня, раба своего грешного Офонаса Тверитина, сына Микитина.

Пишу я про своё грешное хожение за три моря. А первое море — Дербентское, дарья Хвалисская, второе море — Индийское, дарья Гундустанская, третье море — Чёрное, дарья Стамбульская».

Является в уме, переплеснув на бумагу литовскую, персидское слово «дарья» — «море», а то «река». Входят, вступают восточные слова в писание русское Офонасово, равные со всеми словами русскими... Он за три моря зашёл, и моря эти: Каспийское, Чёрное да Индийский океан — дарья Гундустанская.

Как почтенный человек, ведёт свой путь Офонас от Спасо-Преображенского собора, по коему и Тверское княжество зовётся «домом святого Спаса»; и поминает Офонас в писании своём очередно людей важных и знатных:

«Пошёл я от Спаса святого златоверхого с его милостью, от государя своего великого князя тверского Михаила Борисовича, от владыки тверского Геннадия и от Бориса Захарьича».

Накатило. Охота большая нашла на Офонаса бормотать — припевно говорить свои песни не песни, стихи не стихи. А надобно писать. И отчего не выходит писать легко и многими припевными словами, как оно по душе складывается? А всё пишется коротко и неуклюже... А по-иному охота...

Как птица я лечу на юг,

Как птица, как птица.

Мехами полон крепкий струг,

Лисицей, куницей.

И взмахи крыльев глубоки.

Черпают водицу.

Поют и машут голубки.

Поют про голубицу.

Далече-далеко страна чудес лежит одна на белом свете.

Там Солнышко гуляет по земле, как господин, в

сапожках красных.

Там люди улыбаются друг другу, каждый, словно

Солнце, ясен.

Дворцы встают хрустальные по воле седовласых чародеев.

Земля родит без пахоты, деревья плодоносят беспрестанно.

Уходит человек из жизни сам, меча никто не поднимает.

Неволи нет, нет правды у людей, а есть лишь только

правда Солнца.

Уходит ночь, проходит день,

Всё дальше, всё дальше.

Страна хрустальных деревень,

Восстань же, восстань же.

От правды русской отойду,

Душою болезной.

И к Солнцу близко подойду

Послушай, любезный,

Спустись на нашу землю, снизойди, зачем ты нас не

замечаешь?

Быть может, ты не знаешь, что лежит земля тверская

под тобою?

По белому по снегу ходит смерть, дымят по-чёрному берлоги.

Из нор выходят люди, каждый день тебя встречают, ты

не видишь.

Над нами гордо соколы парят да все с мечами, топорами.

И никому покоя нет, нет счастья, в сапогах ты или в лыке.

К неправде привыкают, убивают, ищут смерти, а не жизни.

Кругом земля, земля твоя.

Зачем же, зачем же

Ты ходишь к людям за моря?

Мы те же, мы те же.

Мы терем выстроим большой.

Дубовый, кленовый.

В церквах холодных твой меньшой

Не правит, бедовый.

«Поплыл я вниз Волгою. И пришёл в монастырь Калязинский к Святой Троице живоначальной и святым мученикам Борису и Глебу. И у игумена Макария и святой братии получил благословение. Из Калягина плыл до Углича, и из Углича отпустили меня без препятствий...»

В Нижнем Новгороде купцы платили пошлину и дождались Хасан-бека, посла ширваншаха. А ехал он с кречетами от великого князя Ивана московского, и кречетов у него было девяносто.

Поплыли на Низ под охраною посольского судна. Прошли и Казань, и Орду, и Услан, и Сарай, и Берекезан. Остановок не было. Спутники Офонаса везли продавать кожи, меха, полотно, кадушки липовые. Думали, как продадут свой товар и накупят дорогих тканей, персидских красок, да ножей, да посуды серебряной... Как вошли в Бузан-реку, подплыла лодка с тремя чалмоносцами. Передали, что Касим-султан, астраханский правитель, подстерегает купцов, а с ним и войско. Посол каждому из них подарил по кафтану-однорядке да по штуке полотна, чтобы провели мимо Астрахани судно. А было ещё и малое судно с товаром.

«Плывём мы мимо Астрахани, а луна светит, а погоня за нами за грехи наши, кричат: «Качьма — не бегите!» А мы бежим себе под парусом. А погоня близится, и почали в нас стрелять стрелами. Застрелили у нас человека, а мы у них двоих застрелили. А меньшое наше судно зазастряло, и всё-то пограбили, а мелкая моя рухлядь была на том судне».

Так и пропала Офонасова мелкая рухлядь — меха, товар меховой.

«Дошли мы до моря на большом судне посольском, да стало оно на мель в устье Волги, и нагнали нас, и велели судно тянуть вверх по реке до еза. И судно наше большое тут пограбили и четыре человека в плен взяли, а нас отпустили голыми головами за море. А назад, вверх по реке, не пропустили, чтобы вести не подали.

И пошли мы, заплакав, на двух судах в Дербент. В одном судне посол Хасан-бек, да купцы персидские — тезики