Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин - [46]
— Там накупишь товара, в Наине накупишь, в Йезде накупишь, повезёшь в Сирджан, продашь, будешь с деньгами, с золотом и серебром...
В Кашане и вправду увидел изобилие товара. На десять тысяч монет возможно было здесь купить шелков и бумазеи в один день. Полосатые и клетчатые ткани совсем были дёшевы, а бархат и парча-камка подороже продавались. В посудном ряду дивные чаши и кувшины, голубые, с блеском золотым. А как их расписывают, то кашанцы держат в большом бережении, в большой и крепкой тайне. Но посуда дорогая, а ещё дороже прекрасные глазурованные плитки — «каша». Этими плитками обкладывают, облицовывают усыпальницы и храмы. Глазурь бирюзовая, расписная... Купил полосатых и клетчатых тканей. Осла купил, навьючил вьюками. Добрался до Наина и торговал там. Теперь денег присобран...
Все купцы говорили, что дорога их лежит в Йезд через Исфахан[78]. До Исфахана дня четыре пути. А из Исфахана — западной дорогой — в Йезд. Офонас уж сбирался пристроиться к одному каравану. Да окликнули на базаре раз, и вышел это прежний знакомец, чебокарский Карим. Он только приехал, и тоже за тканями дешёвыми, а в Йезде хотел прикупить шелков. Офонас дождал Карима и поехал с ним к Йезду восточным путём.
Приехали в Йезд к вечеру, уплатили пошлину, стали в караван-сарае. А наутро выбрались в город, а город кипит людьми и товарами. Одних ткачей — улица за улицей. Караваны идут в город, выходят из города, верблюды тянутся шерстистыми коричневыми шеями. Двадцать тысяч вьюков шёлка вывозится из города Йезда что ни день. А дома все — из глиняных кирпичей сделаны. И вкруг города — вал. А самый лучший, гладкий шёлк зовут «язди», по имени самого города...
Купили хорошего товара. Чебокарский Карим угощал местных купцов. Они позвали его и Юсуфа на охоту, бить зайцев, куропаток, фазанов. Много дичи в окрестностях. Собрали толпу, музыканты, тоже на конях, играли в зурны и дарбуки[79]. Переговаривались весело охотники, как будут бить зайцев с седла. Все с почтением обращались к одному из охотников и звали его «авджибашией» — «вожаком». Офонас никогда прежде не охотился и теперь с любопытством слушал разговоры о хитростях охотничьего ремесла. Начали говорить о диких голубях. Это хитрая птица, не подстрелишь её так просто. Голуби дикие прилетают на луга — воду пить. Надобно спрятаться в кустах и подманивать голубей, самому ворковать. А целишься долго, натягиваешь тетиву... Летит стрела. Но голубь всплёскивает крыльями, и не догонишь его... Можно подманивать голубей на кашицу из солёной рыбы. И ворковать в манок, ворковать...
А в полях — куропатки. На груди самца каштановая подковка, направляй стрелу, будто в мишень. А перепела, жирные, вкусные... А водятся и волки, и зайцы, и лисицы...
На лошадей навьючены мешки с припасами, два котла, тёплые шерстяные плащи — если придётся заночевать на голой земле. На одного из коней взгромоздили живого барана со связанными ногами, то ли сварят на днёвке, то ли приманивать кого из хищных зверей... Барабанщик постукивает пальцами по дарбуке. Все кричат:
— Слава авджибаши! Яшасын! Да живёт!..
Добрались до места охоты. Оказалось болото среди луговой земли. Несколько человек забили барана и уложили неободранную тушу в яму, наполненную жаром, сверху присыпали землёй. К потёмкам разожгли огромный костёр.
Сели ужинать бараниной. Зазвучали зурны и барабанчики. Заходили чаши с вином. Потчевали и Юсуфа. Вдруг сказал Карим:
— Пусть поёт мой друг-истарханец, человек из дальних земель!
Все подхватили и загомонили, стали говорить, чтобы Юсуф пел. Ему и самому хотелось петь, но не песни тюрок и персов, а какие певал дед Иван, песни матернего языка, и оттого самые душевные. Вдруг из этой дали Востока увиделась Тверь таковой милой и душевной. Вдруг встала Настя перед глазами, держала на руках Ондрюшу. Офонас запел, затянул тонковатым голосом, заиграл песню переливами тонковатого голоса, этого русского мущинского голоса...
