Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин - [42]

В день, именуемый «джума», в пятницу, Офонаса-Юсуфа пробудили, как обыкновенно в этих краях, призывы муэдзинов к молитве. На улице стегали плетьми какого-то малого. Пренебрегал молитвой, все кругом заметили его пренебрежение... Офонас получил дозволение торговать и заплатил за место. Оглянулся по сторонам. Шелков продавалось много. И его торговля не пошла так уж хорошо. Невеликие были барыши. Соломенный навес защищал от жары. Захотелось пить. Еду прихватил с собой, а воды не взял. Оставить товар без пригляда не хотелось. К удаче, прошёл по рядам торговец арбузами. Двое слуг за ним катили повозку, груженную полосатыми чёрно-зелёными большими круглыми плодами. Офонас давно узнал их славный вкус. И теперь тотчас купил один твёрдый плод. Разрезал большим ножом и ел сладкую ярко-алую мякоть, красную-красную, словно бы яркой кровью окрашенную...

Приезжих торговцев было, как думал Офонас, чересчур много. Навезли бы поменьше шелков, и Офонас хорошо бы торговал. Потому что в здешних местах выделывали товаров не так много, и самое простое: халаты полосатые, ковры простые, женские покрывала плотные, ткань «арзандж», тонкую...

Караван-сарай охранялся, и возможно было оставлять товары, не опасаясь, что будут пограблены. Офонас бродил по улицам. Город раскинулся на равнине и окружён был земляным валом и глубоким рвом, полным воды...

После захода солнца Офонас-Юсуф зван был к тому самому Кариму, что прежде не хотел отдавать ему положенную долю, а после сделался приятелем, за храбрость... Только Офонас начал сбираться, глянул наружу и увидел, что идёт снег! Это было совсем дивно. Тонкие снежинки спускались с неба пасмурного лёгкие, редкие. Офонас надел меховую русскую шапку. Вышел наружу, вытянул руку, опустилась снежинка на выставленную заскорузлую тёмную ладонь, светлая, тонко узорчатая, но разглядеть себя не дала, истаяла... Пошёл в меховой шапке... Было чудно. Едва коснулся его головы тёплый пушистый мех, и пришло чувство родного, близкого. От снега, от пушистой теплоты меха... Прежде сколько пытался вызвать из памяти, из её далёких закоулков, садов и пустошей, вызвать пытался, вспомнить пытался Настю и Ондрюшу — и не мог вспомнить, будто их и не бывало. А ныне вспомнил, сами явились в памяти, улыбались ему... От снега, от пушистой теплоты русского меха — белка да соболь...

В доме Карима, в горнице приёмной, уж собрались гости. Поглядывали на меховую шапку Юсуфа. Гляделась им шапка гарипа. Офонас снял шапку, надетую поверх чалмы, положил подле подушки кожаной, где его усадили. Приветствовал хозяина, как надобно:

   — Счастлив твой день!

И получил ответ, как надобно:

   — Благословен и твой день!

Юсуф знал, что следует себя показать, задал все положенные вопросы и все положенные ответы получил...

   — Как ваше драгоценное здоровье? Как ваше достояние? — спросил.

   — Богу хвала. Бога благодарим!

   — Как ваше доброе настроение? Как у вас на душе? Как ваши дела?

   — Вашими молитвами. Божьим призрением. Храни вас Бог!

   — Пребывайте в добром здравии, хранимые Богом!

   — Молимся по вашу душу!..

Выговорив все надобные слова, уселись непринуждённо и заговорили. Слуги подали финики, шербеты из розовых и шиповниковых лепестков. Затем явились блюда с жареным мясом и рисом. Прежде, давно, в Твери, Офонасу один лишь раз довелось отведать сарацинского пшена, однако в Астрахани уже случалось едать рисовые яства.

Теперь он сторожко подносил в рот мясо и рис в горсти, опасаясь просыпать на одежду или на пол. Гости уже насытились и давали знать о своём насыщении, слегка отрыгиваясь. Офонас привычно поступил так же, как все.

И снова шербетом наполнили чаши. Грызли косточки сладких плодов. Хозяин велел слуге принести тамбур и заиграл. Все смолкли. И Карим спел песню о сказочном купце-путешественнике Синдбаде-мореходе:

В садах, где персики омыты ясным светом,

Как слёзы, падают тяжёлые плоды,

И, в грёзах слушая прохладный плеск воды,

Жарою истомлён, Багдад недвижим летом.

Томится полдень, и словно спит дворец,

Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах.

Достоинство тая в движениях усталых,

К друзьям идёт Синдбад — богач, моряк, купец.

Баранина вкусна, и сладостна прохлада,

Здесь бытие течёт неспешно, без тревог.

Льёт воду чёрный раб на мраморный порог.

И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?»

Даёт роскошный пир прославленный Синдбад,

Синдбад умён и щедр, а мудрые счастливы.

Чудесной повести все внемлют молчаливо

О том, как плавал он и как он стал богат.

Курится в залах нард — благоуханья славы,

И жадно ловит их Синдбада тонкий нос.

Недаром соль сквозит в смоле его волос,

Ведь шёл на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы.

Пока он речь ведёт, на золотой Багдад,

На пальмы сонные струится солнце знойно

И гости важные разумно и спокойно

Обдумывают то, что говорит Синдбад[69].

Все дружно похвалили песню. Вспомнили многие приключения Синдбада-морехода, о которых рассказывали им ещё их отцы и деды.

   — Что это?! — вдруг воскликнул один из гостей. — Это все одни лишь сказки, годные для забавы. Совсем другое рассказывал мне мой отец, ему пришлось сопровождать послов из далёких румийских стран ко двору великого властителя Тимура в прекрасный Самарканд