Семь отмычек Всевластия - [84]

Тот, уже получив соответствующий опыт в Древнем Египте, протянул вперед раскрытую ладонь. Расхристанный воин в белой рубахе вдруг схватился за голову и повалился с забора внутрь крепости.

— Болезный какой-то, — буркнул Эллер. — Я ведь не бил, не калечил, а лишь взял толику из главы его, ча.

— Ну да. Скачал, так сказать, у парня из головы весь его древнерусский лексикон, ча… Тьфу ты! Обойдемся без диалектных говоров, — поспешно объявил Афанасьев. — Давайте войдем внутрь, потом видно будет, как устанавливать контакты с местными. Впрочем, — он огляделся по сторонам, — все три раза, когда добывали Ключи — в Египте, в Риме, в США, — выходило так, что носитель раритета оказывался в непосредственной близости. Так было и с Моисеем, и с Цезарем, и с Линкольном. Следовательно…

— Следовательно, хан Батый вместе со своей лошадкой, — подхватил догадливый Пелисье, — где-то поблизости.

— Неужели еще не было нашествия? — раз за разом повторял Афанасьев.

Тут затрещала открываемая внутрь створка ворот, и в освободившемся проеме появился дородный чернобородый мужчина небольшого роста, но весьма просторный в плечах. Он был в сапогах, штанах ратника, в кольчуге и с палицей, усеянной внушительными железными шипами.

— Я воевода сей заставы, — важно сказал он. — Зовусь я Вавила по прозванию Оленец.

Женя попытался вспомнить, что говорилось в таких ситуациях в русских сказках, но ничего, кроме «дело пытаешь, аль от дела лытаешь», на ум не приходило.

— Что за дело привело вас? — возвысил свой голос бравый воевода Вавила, словно подслушав мысли Жени.

— Не лепо ли бяшет, братие, — вдруг ляпнул Афанасьев, — начати старыми словесыnote 18…

— Пожрать бы! — прервал своего спутника Поджо. Тотчас же появился козел Тангриснир с раздутым от травы пузом. Наверное, его вело магическое слово «пожрать», которое было всегда актуально для этой ненасытной рогатой скотины.

— Из дальних краев мы будем, воевода, — начал Женя и неожиданно для себя добавил: — Из земли греческой. Пал град Константинополь, коий вы зовете Царьградом, под ударами нечестивых псов-рыцарей веры латинскойnote 19, и побрели мы по опустевшей земле, аки пилигримы.

— Добро пожаловать! — вдруг воскликнул воевода Вавила. — Взойдите к нам, честные гости земли греческой! Тучи сгустились над землею вашей и нашей! Поганый Батый застил небо земли русской.

— А какой год? — отрывисто спросил Пелисье.

Воевода Вавила Оленец посторонился, пропуская гостей за бревенчатую стену ограждения, расчесал пятерней черную бороду и ответил неспешно:

— Видно, велика твоя печаль, егда забыл ты год, честной гость греческий. Ныне год шесть тысяч семьсот пятидесятый.

— Что-о? — буркнул Пелисье.

— Шесть тысяч семьсот пятидесятый от сотворения мира, — объяснил Афанасьев. — В переводе на наше летосчисление — тысяча двести сорок второй или сорок третий год от Рождества Христова. Точно не помню. Но как же так? Значит, уже пали Рязань, и Киев, и Чернигов.

— Слухи сии дошли и до вас, — горестно произнес Вавила Оленец. — Взят Киев, мать городов русских, и взята и разрушена Рязань. И много городов и крепостей пали под ударами полчищ татарских. Виноваты в этом нечестивый Батый и князь володимирский Ярослав Всеволодович, воевавший Литву и побивший многая тысяча литвинов, пока поганые татарове брали Торжок и Козельск!..

— Ну да, — сказал Афанасьев. — Феодальная раздробленность. Понятно. Помощи ни от кого не дождешься!

— Прошу снедать, — беспечно предложил воевода Вавила Оленец, который понимал в «феодальной раздробленности» примерно столько же, сколько деревенский поп понимает в астрономии. — Стол дубовый ломится от медов и яств. Прошу в горницу, отведать чем бог наградил! Садитесь, друзия!

Когда Женя Афанасьев увидел то, от чего в самом деле стонал дубовый стол, то он поднял брови и подумал: «Интересно, как они питались до Батыева нашествия, если и сейчас меню блюд, как в отменном ресторане русской кухни! Неудивительно, что у воеводы ряшка такая круглая да жирная!» На столе стояли деревянные блюда с жареными поросятами, деревянные же солила со сладкой белой рыбой, благоуханной от приправ. Была тут и жареная дичь, и красная рыба, засоленная с луком и перцем, и меда пареные и вареные, и пряные угорские колбасы. Изумительный аромат прожаренного, с дымком, мяса смешивался с запахами приправ и пряностей, пахучих трав и кореньев, отчего пахло свежо и остро, словно в майском лесу.

Ох, как заработали могучие челюсти Поджо и мало чем уступающие им челюсти его брата Эллера, когда они сели за стол!.. Если бы Женя Афанасьев не ел пять дней и имел волчий голод, то он не сумел бы приняться за трапезу с десятой долей той страсти, с какой приступили к еде братья-дионы. Пелисье же ограничился куском жареной свинины и чашей ароматного, во рту сладко вяжущего меда, от которого тотчас же гулко закружилось, забродило в голове.

— Любо мне зрить такое усердие, — похвалил воевода Вавила, щурясь и хитро усмехаясь в бороду. — Силен в еде, силен, и в ратном деле! Ты — кузнец? — спросил он у статного Эллера, кивая на молот, висевший на поясе могучего сына Тора.

— Нет, — невнятно буркнул тот, набирая полный рот дичи и жуя, — воитель. Мы прибыли сюда…