Семь ночей в постели повесы - [17]

Его поцелуй уже и без того ослабил ее здравомыслие. Сидони лучше большинства женщин знала цену того, чтобы отдаться на милость мужчине, особенно требовательному и властному. Она видела, как мать таяла как призрак под отцовским господством. Видела беспомощность Роберты против Уильяма. Сидони не обманывалась: обаяние Меррика скрывает что-то иное, нежели желание подчинять.

Она бессвязно запротестовала и попыталась оторваться, но его хватка была неумолимой. Он по-прежнему легко касался ее губ своими, словно пробуя на вкус.

Сидони неосознанно выпятила губы. Всего лишь намек на ответный поцелуй, не более. Он издал горлом удовлетворенный рокот. У нее засосало под ложечкой. Она осознала, что, уступив так мало, она уступила много. Сидони сделала попытку отступить на прежние позиции. Но было поздно. Рука у нее на затылке сжалась и притянула ее. Больше пыла. Больше нежности. Больше поцелуев, зазывающих ее в неизведанное.

К тому времени как Джозеф поднял голову, Сидони дрожала от страха, негодования и непрошеного чувственного отклика. Сделав протяжный, судорожный вдох, она открыла изумленные глаза. Он был так близко, что ей пришлось отклониться назад, чтобы черты его попали в фокус. Он наблюдал за ней с настороженностью, которая противоречила неторопливой сладости поцелуя.

– Вы не должны были этого делать. – В голосе ее прозвучало скорее смятение, чем праведный гнев.

Ветер играл с ее растрепанными волосами, бросая пряди в лицо. Кисмет стояла спокойно. Гнедой Меррика обнюхивал какие-то водоросли. В нескольких шагах от них волны разбивались о берег. Когда Меррик целовал ее, она слышала лишь дикий танец собственного сердца, оставаясь глухой ко всему остальному, включая требования самосохранения.

Джозеф нежно провел пальцем невидимую линию вдоль щеки Сидони. Прошлой ночью он вот так же касался ее обнаженной груди. Это воспоминание подстегнуло гнев, который ей следовало бы призвать на выручку, когда он только начал целовать ее.

– Не надо. – Она отдернула голову. От резкого движения всадницы Кисмет беспокойно переступила ногами.

– Тебя никогда раньше не целовали, да? – В голосе Меррика не было обычной насмешливости. Он казался потрясенным. Серебристые глаза его были мягкими, как осенний туман, и рот тоже был мягким, полным и до невозможности соблазнительным.

Она заморгала, ужаснувшись, когда до нее дошло, что она глазеет на него, как ребенок, зачарованный рождественскими свечами.

– Что… что вы сказали?

Он смотрел на нее почти нежно. Где-то в дальнем уголке сознания зазвенело предостережение. Остерегайся! Остерегайся!

– Тебя никогда раньше не целовали?

Она нахмурилась, пытаясь понять смысл его слов.

– Конечно же, целовали.

Он скептически воздел бровь:

– Тысячи раз. Ручаюсь.

Она вспыхнула и с силой стиснула поводья, борясь с желанием ударить его.

– Нет. Вы целовали меня вчера. – В голосе ее проявилось раздражение. – Или вы не помните?

Рука его скользнула ей под подбородок и приподняла лицо. Он разглядывал ее как какую-то причудливую новую разновидность под увеличительным стеклом.

– Разумеется я помню, bella. Воспоминание об этом преследует меня. Просто ты еще более… нетронута, чем я думал.

Раздражение вспыхнуло в ней от того, что он смеет насмехаться над ее неопытностью. Сидони резко высвободила подбородок.

– У меня нет привычки якшаться с беспринципными распутниками. Почему вы придаете этому такое значение? Вы же знаете, что я девственница.

– О да! – Что-то вспыхнуло в его глубоко посаженных серебристых глазах, прежде чем он опустил взгляд на ее губы. – Но ты даже более… девственница, чем я полагал.

– Нельзя быть более девственницей, чем девственница, – огрызнулась Сидони.

Джозеф наклонился вперед с очевидным намерением. С нее было довольно лживых поцелуев и саркастического поддразнивания. Она извернулась, чтобы уклониться, – Кисмет фыркнула и беспокойно попятилась.

– Тпру! – Меррик схватил уздечку Кисмет, и лошадь тут же успокоилась. – Слезай, Сидони.

Этот резкий, бесцеремонный тон вкупе с насмешками над ее неуклюжестью окончательно вывел леди Форсайт из себя.

– То, что я позволила вам поцеловать себя, не означает, что я собираюсь безропотно подчиняться.

Он продолжал смеяться над ней:

– Даже я не настолько самонадеян, bella. Но тебя давно пора научить целоваться, а я не могу выполнять эту задачу, когда мы того и гляди шлепнемся на задницы.

– Я не желаю и дальше сносить это вульгарное лапанье.

– Интерес к физическому удовольствию вполне естествен. Тут нечего стыдиться. – Джозеф спешился и связал поводья гнедого у него на шее, чтобы они не свешивались. – И не из-за чего извиняться.

Ох, как же ей хотелось влепить ему пощечину! Рука сжалась в кулак.

– Я не извиняюсь.

Он не обратил на это внимания.

– Ты, должно быть, сгораешь от любопытства.

– Я сгораю от желания дать вам затрещину.

Он хлопнул ладонью по крупу гнедого – тот, фыркнув, отошел с дороги, потом приблизился к кипящей негодованием Сидони, сидевшей верхом на Кисмет.

– Подавляемая страсть, если не дать ей выхода, обращается в насилие.

– Только если ты умалишенный.

– Я жду не дождусь, когда лишу тебя ума, tesoro. И не вздумай ускакать. – Он схватился за уздечку. Что ж, инстинкты у него прекрасные. Именно это она и намеревалась сделать. – Неужели тебе не хотелось бы узнать, что ты потеряла?