Семь мужей Эвелин Хьюго - [7]

– Привет, Моник.

Меня немного удивляет небрежность и уверенность, с которыми она произносит мое имя, как будто мы давние знакомые.

– Привет.

– Я – Эвелин. – Она протягивает руку, пожимает мою. Какой же нужно обладать уверенностью, чтобы назвать свое имя, когда знаешь, что оно известно всем в комнате – да что там, во всем мире.

Грейс входит с белой чашечкой на белом блюдце.

– Пожалуйста, ваш кофе. И совсем немного сливок.

– Большое спасибо.

– Я тоже такой люблю, – говорит Эвелин, и, смешно признаться, мне приятно это слышать, как будто я угодила ей чем-то.

– Кому-то из вас что-нибудь еще нужно? – спрашивает Грейс.

Я качаю головой, Эвелин не отвечает, и Грейс уходит.

– Идемте в гостиную, устроимся поудобнее.

Я беру сумочку, Эвелин забирает у меня кофе, и мне на память приходит вычитанная где-то фраза насчет того, что харизма – это «обаяние, которое вдохновляет привязанность». И какое прелестное сочетание – могущественная женщина и такой простой, скромный жест.

Мы входим в большую, светлую комнату с высокими окнами. Два серовато-белых кресла, напротив – серо-голубая софа. Под ногами толстый ковер цвета слоновой кости. В глаза бросается открытое черное фортепьяно под окном. Над софой увеличенная черно-белая фотография – Гарри Кэмерон на съемочной площадке. Над камином афиша – Эвелин в фильме 1959 года «Маленькие женщины». Вместе с Эвелин Селия Сент-Джеймс и еще две актрисы. В 50-х этих четырех женщин знали все, но испытание временем выдержали только Эвелин и Селия. Смотрю на них сейчас – они как будто и сияют ярче. Но это, конечно, всего лишь предвзятость ретроспективного взгляда. Я вижу то, что хочу видеть, уже зная, как все обернется.

Эвелин ставит чашку с блюдцем на покрытый черным лаком кофейный столик.

– Садитесь, – приглашает она и сама опускается в мягкое кресло, подтягивая ноги. – Куда хотите.

Я киваю, кладу сумочку, усаживаюсь на софу и достаю блокнот.

– Так вы выставляете на аукцион платья. – Щелкаю ручкой, показывая, что готова слушать.

И тут она говорит:

– Вообще-то, я пригласила вас сюда под ложным предлогом.

– Извините? – Я почти уверена, что ослышалась.

Эвелин устраивается поудобнее и смотрит на меня.

– О продаже через «Кристис» кучки платьев и говорить-то особенно нечего.

– Но тогда…

– Я пригласила вас обсудить кое-что еще.

– И что же?

– Историю моей жизни.

– Историю вашей жизни? – Я совершенно обескуражена и изо всех сил стараюсь понять, о чем речь.

– Да, откровенно обо всем.

Откровения Эвелин Хьюго… это… это… Даже не знаю. Что-то вроде истории года.

– Вы хотите рассказать вашу историю через «Виван»?

– Нет.

– Вы не хотите…

– Я не хочу делать это через «Виван».

– Тогда зачем я здесь? – в полном недоумении спрашиваю я.

– Я собираюсь отдать свою историю вам.

Смотрю на нее и не могу понять, что именно она хочет сказать.

– Вы хотите рассказать вашу историю всему миру и сделать это через меня, но не через «Виван»?

Эвелин кивает.

– Ну вот, вы начинаете понимать.

– И что именно вы предлагаете? – Ситуация невозможная: одна из самых загадочных и знаменитых женщин во всем мире предлагает мне историю своей жизни – без всяких на то причин. Должно быть, я что-то упустила.

– Я расскажу вам свою историю так, что это пойдет на пользу нам обеим. Хотя, если уж начистоту, главным образом вам.

– И о какой же степени откровенности мы говорим? – Может быть, речь идет о каких-то ничего не значащих, отобранных ею эпизодах?

– О полной. Я расскажу вам всю историю, без купюр. Хорошее, плохое, злое – все. Можете выбрать любое клише, какое только пожелаете и которое означает «я расскажу вам абсолютно обо всем».

Стоп.

Мне уже не по себе, ведь я пришла всего лишь задать несколько вопросов о платьях. Я кладу блокнот на столик, на него – ручку. Все нужно сделать идеально. Роскошная, хрупкая птичка прилетела и села мне на плечо, и если я допущу хоть одно неловкое движение, она может взмахнуть крылышками и улететь.

– О’кей. Если я правильно вас поняла, вы хотели бы исповедаться во всевозможных грехах…

Что-то в ее позе, казавшейся до этого момента расслабленной и довольно-таки отстраненной, меняется. Эвелин наклоняется ко мне.

– Я не говорила ни о каком признании в каких-либо грехах. О грехах речи не шло.

Я подаюсь слегка назад. Испортила. Все испортила.

– Извините. Я неверно выразилась.

Эвелин молчит.

– Мне очень жаль, мисс Хьюго. Для меня это все немного… сюрреалистично.

– Можете называть меня Эвелин.

– О’кей. Итак, что дальше? Что именно мы будем делать? – Я беру чашку, подношу к губам и отпиваю самую чуточку.

– Мы не будем делать кавер-стори для «Виван»[4].

– Это я поняла. – Я ставлю чашку на блюдце.

– Мы напишем книгу.

– Мы?

Эвелин кивает.

– Вы и я. Я читала ваши работы. Мне нравится ваша четкость и лаконичность. Я восхищаюсь вашей серьезностью и деловитостью. Думаю, это пойдет на пользу моей книге.

– Вы просите меня написать вашу автобиографию? – Фантастика. Абсолютная фантастика. Вот и причина остаться в Нью-Йорке. И какая причина! В Сан-Франциско такое просто не случается.

Эвелин снова качает головой.

– Я дам вам историю моей жизни. Расскажу всю правду. А вы напишете о ней книгу.

– И мы поставим на ней ваше имя и скажем, что вы ее написали. Это называется гострайтинг