«Да, Восток, — как говорил рядовой Сухов — Герой фильма «Белое солнце пустыни», — „дело тонкое"…»
Увиденное событие настолько поразило меня, что запечатлелось на всю жизнь, и этот эпизод страшной, непонятной афганской войны вошёл в мою первую книгу «Срок для Бешеного»…
Мы приговорили с Полковником бутылку коньяку, разговаривая «за жизнь», о Москве и о войне. Постепенно наши «души» сблизились настолько, что мы перешли на «ты», после чего показалось, что можно начать «наступление», ияв лоб спросил:
— Знаю, что завтра ты летишь с инспекцией, можно и мне с тобой, атоя здесь совсем закисну?
— Да ничего нет в этой поездке для журналиста: нудная, рутинная работа, — попытался отмахнуться Полковник.
— Ничего, хоть какая-то смена обстановки, возьми, как друга прошу, — попытался я зайти с другой стороны.
Однако и это никак не помогало.
И только после того, как мы с ним приговорили и другую бутылку, прихваченную им для своего коллеги, Полковник сломался и стал клясться «в вечной дружбе», я вновь заговорил о поездке:
— Ну что, возьмёшь?
— Ладно, бог с тобой, возьму, но учти, ослушаешься — сам пристрелю! — Несмотря на изрядное количество выпитого алкоголя, голос Полковника был настолько твёрд и серьёзен, что даже подумалось, что он нисколько не шутит…
Как сейчас помню, это был двадцать третий день моего пребывания в Афганистане, и тогда я впервые забрался внутрь боевого вертолёта. Кроме самого Полковника и меня, в нём находились пилот и бортинженер, по совместительству выполняющий обязанности стрелка.
Благополучно взлетели и под шум винтов, надрывая глотки, пытались разговаривать ни о чём, а когда устали, я начал в иллюминатор рассматривать удивительный ландшафт чужой горной страны. Через час мы оказались над горами Кандагара. Всё проходило настолько буднично и обыденно, что и в голову не могло прийти, что нас подстерегает настоящая трагедия, в которой кто-то может не выжить. Кажется, прямо перед этим кошмаром кто-то из нас даже пошутил на тему смерти…
Неожиданно послышались какие-то удары снаружи, и помнится мне, в первый момент показалось, что по обшивке стучит град. Потом сообразил: какой град может быть в Афганистане? Вдруг сильно дёрнуло вертолёт…
Только тут я понял, что по нам стреляют из пулемёта и, вполне возможно, что это дёргание связано с ранением пилота. Я вскочил, чтобы проверить свою догадку и оказать помощь, возможно, живому пилоту. Наверное, этот благородный порыв был оценен по достоинству самим Всевышним: он спас мне жизнь!..
Через мгновение я увидел, как лицом вниз уткнулся бортинженер, а меня словно ломом ударило в живот. Если бы я остался на месте, то эта пуля пробила бы мне голову.
Помню, в тот миг подумал:
«Чего это Полковник дерётся?» — но ответа не получил: потерял сознание…
Очнулся уже на каменистой земле… С трудом открыл глаза… Как нам удалось сесть на такую маленькую площадку? Кто посадил? Видно, пилот успел поставить автопилот или сам Полковник посадил? Как я оказался снаружи? Кто вынес пилота и бортинженера? Видимо, тот же Полковник: они неподвижно лежали у самых колёс вертолёта.
В этот момент я услышал голос Полковника и понял, что на все вопросы ответы я получил:
— «Клумба»! «Клумба»! Я — «Тюльпан»! Я — «Тюльпан»! Приём! — Полковник говорил спокойно и уверенно, словно находился в собственном кабинете.
— «Тюльпан»! «Тюльпан»! Я — «Клумба»! Я — «Клумба»! Приём! — раздался наконец встревоженный голос радиста.
— «Клумба»! «Клумба»! Я — «Тюльпан»! Я — «Тюльпан»! Пошлите в квадрат…
В этот момент я вновь потерял сознание и больше ничего не услышал. В следующий раз пришёл в себя от шума винтов прилетевшего вертолёта, и откуда-то, словно из поднебесья, ко мне прорвался голос Полковника:
— Посмотрите, журналист, кажется, ещё жив…
И через мгновение кто-то подхватил меня на руки и понёс, а я снова потерял сознание…
Не хочется описывать, как меня доставили на Большую землю, как латали меня медики, как я выздоравливал…
Но в этой книге я просто обязан поблагодарить всех врачей, которые занимаются одной из самых благородных миссий на земле: помогают людям вернуться к жизни.
Что касается моей раны, то достославный седой хирург, оперировавший меня, при обходе сказал:
— Ты, парень, видно, в рубашке родился: чуть выше — и… — Он воздел глаза к небу, потом с улыбкой добавил: — А чуть ниже — и остался бы бездетным…
— Ау меня уже есть сын, — возразил я.
— Вот как? — удивился он и с улыбкой пошутил: — Что же ты раньше не сказал?..
Что такое двадцать три дня? Много это или мало? Для мирной жизни эти дни пролетают как мгновение, особенно если это отпуск, а двадцать три дня, проведённые на войне, тем более афганской, — это может оказаться и целой жизнью. За двадцать три дня, откровенно говоря, я не успел толком не только привыкнуть, но даже запомнить своё новое имя: Иван Петрович, Пётр Иванович, Сидоров, а может, Петров? Важно ли это? Уверен, что нет!..
Выйдя из больницы, попытался разыскать Полковника, подарившего мне вторую жизнь: не обрати он внимание на моё неподвижное, но ещё живое тело, так и остался бы я в горах Кандагара. И, скорее всего, отошёл бы в мир иной, как отошли тысячи наших парней, как сгинули тот бортинженер и тот пилот, благодаря которому выжили мы с Полковником: в последний момент он действительно успел включить автопилот…
