Семь лет за колючей проволокой - [22]

Проснулся и тут же обнаружил, что мои трусы стали влажными. К тому времени я уже знал, что онанизм не очень приветствуется в местах лишения свободы, а потому почувствовал себя весьма неуютно, а уж вставать и вовсе не хотелось: вдруг промокли и брюки? С трудом заставил себя уснуть, и на этот раз «незнакомка» мне не являлась…

Постепенно, взяв себя в руки, я заставил себя не думать о женщинах, чтобы не пробуждать лишних эмоций. Это было как тренинг, которым я постоянно начинал свой новый день. Проснувшись утром и незадолго до сна я убеждал себя в том, что единственная женщина на свете для меня — мама. Как ни странно, но это помогало, и я «спокойно» продержался ещё около пяти месяцев. Но однажды, просматривая оставленную мне одним талантливым соседом тетрадь, я наткнулся на его удивительные зарисовки, напоминавшие позы «Ка-масутры».

Рисунки сделаны были столь профессионально и жизнеподобно, что мозг мгновенно подключил прогоняемые мною видения. И тренинг уже нисколько не помогал, несмотря на все мои старания: всякий раз перед сном я уже знал, что мне приснится. Самое интересное, что я с нетерпением ожидал того момента, когда удалюсь в свои эротические фантазии.

В один из таких дней у меня настолько разболелась голова, что я, никогда не подходивший к «кормушке», когда прибывала аптека (шнырь санчасти из зэков в сопровождении медсестры или фельдшера, с тележкой на колесиках, наполненной различными лекарствами), дождался, когда отойдет последний, наклонился и выглянул в «кормушку».

Рядом с тележкой лекарств стояла молодая, лет двадцати, девушка в белоснежном халате и медицинском колпаке, из-под которого кокетливо выбивалась завитушка чёрных волос. Её лицо показалось мне самым прекрасным из всех, которые я видел в своей жизни, а в её голубых глазах мне сразу захотелось утонуть навсегда.

К моему огромному счастью, шныря рядом не было, и почему-то мне подумалось, что это очень хороший знак:

— Что у вас? — деловито спросила она, не глядя в мою сторону.

— Не знаю, ласточка, голова просто раскалывается! — ответил я, стараясь придать голосу как можно больше нежности, но проговорил так тихо, чтобы не услышал никто, кроме неё.

Она вдруг взглянула на меня, чуть заметно вздрогнула и быстро осмотрелась вокруг, не слышал ли кто, затем снова взглянула на меня и почему-то густо покраснела. Тогда мне подумалось, что, наверное, в моём взгляде всё было настолько красноречиво, что и слов не требовалось.

— Правда болит? — так же тихо спросила она, а в голосе было столько растерянности, словно она хотела услышать нечто такое, чтобы снова стать строгой и неприступной.

— Истинная правда! — кивнул я, не понимая причин её растерянности. — Болит… и сердце тоже… — ещё тише добавил я, а чтобы не дать ей опомниться, сказал в оправдание: — Вы же видите меня впервые, за более чем девять месяцев я первый раз обратился к вам… — Мне думалось, что это заставит поверить девушку: обычно тот, кто хотел «приколоться» к женскому полу, всякий раз бросался к «кормушке» и готов был жаловаться на что угодно, лишь бы провести некоторое время с той, от кого «пахнет» настоящей женщиной.

Откуда мне было знать, что девушка работает фельдшером лишь несколько дней и это её первый обход. Откуда мне было знать, что смущение навеяно совсем не тем, о чём думал я. В тот момент мне казалось, что в моём голосе было нечто, заставившее её вопреки всяким инструкциям заговорить на обычном человеческом языке:

— Давно болит?

— Третий день…

— Такое бывало раньше?

— Нет, впервые…

— Даже и не знаю, что вам предложить… — растерянно проговорила она.

— Может, давление подскочило? — предположил я.

— Ладно, я вас вызову… — после недолгих размышлений ответила она.

— Как вас зовут? — прошептал я.

— Гражданин фельдшер, — машинально ответила она, думая о чём-то своём, потом взялась за «кормушку».

— И всё-таки? — настойчиво прошептал я и чуть-чуть прикоснулся к её наманикюренным пальчикам.

Словно какая-то искра пробежала по нашим телам, у меня даже пот выступил, «мой приятель» мгновенно вздыбился в полном нетерпении, а девушка снова чуть заметно вздрогнула, но руки не отдёрнула.

Помедлив мгновение, как бы раздумывая, она тихо прошептала, многозначительно глядя мне в глаза:

— Тамара. — Потом резко захлопнула «кормушку».

Словно получив нокдаун на ринге или выпив стакан доброго вина, я вернулся на своё место. Кровь стучала в висках, а сердце ухало столь бурно, что казалось, ещё немного, и оно выскочит из груди.

— Что с тобой, Режиссёр? — взглянув на меня, спросил Юрий. — Так сильно голова болит?

— Ага, — соврал я и прилёг на шконку.

Честно говоря, после прикосновения к руке Тамары я стал прекрасно себя чувствовать. Какая, к чёрту, головная боль? В тот момент у меня была одна «головная боль»: выполнит ли Тамара своё обещание?

Я вспомнил себя тринадцатилетним, когда удалось договориться с одной девчонкой, что мы с ней станем «мужем и женой». Казалось, ни до того давнего прикосновения, ни после оного я уже никогда не испытывал подобных ощущений. Меня колотило, будто от сильного жара или лихорадки, перехватывало дыхание, неожиданно захотелось всё ломать и крушить.