Семь клинков во мраке - [36]

– Сюда отправили двоих, – пробормотала я, вчитываясь. – Для наблюдения. Они искали интересующую их личность. Скитальца. – Я сощурилась, словно ответ прятался от меня за этой дурацкой мешаниной символов. Ничего не нашла и выбросила послания. – Кого именно – не говорится.

– Может… одного из них? Из имен в твоем списке?

Я покачала головой. Отвернулась.

– Да хер знает.

Лиетт глянула на мертвеца.

– Вот этот знает, например.

Меня как ледяной водой окатило.

– Ты же не всерьез.

– Дело не в моей серьезности, – отозвалась Лиетт. – А в твоей. И если ты решительно настроена отыскать тех, кто в твоем списке… Если… – Она поколебалась, вздохнула. – Если так тебе станет лучше… то есть способ. – Лиетт снова многозначительно глянула на труп. – Он достаточно свежий.

Как я упоминала, чаропись – это искусство, что наделяет неживую материю новой сущностью. Сталь может стать мягкой, словно шелк; шелк может обжечь, словно пламя. Исход зависит от мастерства чарографа, нанесенных символов и особенностей материала, но, в теории, что угодно можно убедить стать чем-то другим.

Даже труп.

Мне это не нравилось. В нашем убогом мирке мало на что можно положиться, однако к одной вещи я все-таки привыкла: к тому, что мертвые остаются мертвыми. Ну, или должны оставаться. Правда, если знать подходящего чарографа и найти вескую причину рискнуть, это можно изменить. Лиетт – лучший чарограф. А причин у меня было семь.

И каждая стоила риска.

Я неохотно кивнула. Лиетт выдернула из волос перо, сняла с пояса чернильницу. И принялась выводить символы на лице мертвеца аккуратными, выверенными движениями. Она знала, как опасно облажаться.

Но Лиетт – лучшая. И, как только она вывела последнюю черточку, глаза мертвеца распахнулись. Почерневшие от крови, сгнившей изнутри, они смотрели в никуда. Губы задрожали, и с них сорвался едва слышный, словно звучащий издалека, напряженный голос.

– Неумолимый, – охнул мертвец. – Это ты?

Я не знала, к чему это он, но не собиралась спрашивать. Все равно не услышит. Мертвопись способна заставить достаточно свежее тело пережить его последние мгновения. А более сложные чары обычно заканчиваются… грязно.

– Брат мой, – прошептал он. – Что с твоим лицом? Я слышал на площади шум. Что стряслось? Туда вели людей. Ты видел нашу цель? Ты видел Враки?

Была лишь одна вещь, способная заставить мою кровь похолодеть в жилах. Это имя. Имя, которое возвращало меня к беспросветной тьме, тихому перешептыванию и крови, стекающей на ледяные камни пола. Имя, которое вызывало у меня желание развернуться и бежать прочь.

Я его сдержала. Я продолжила слушать.

– Неумолимый? Ты не… Погоди, вернись. ВЕРНИСЬ!!! БРАТ, ЭТО!.. ЭТО… ЭТО…

Лиетт поспешно стерла со лба мертвеца символы. Он рухнул на пол, снова став нормальным покойником.

– И все?

– Начал повторяться. Значит, больше его труп не вспомнит.

– Дерьмо из-под птицы, – проворчала я. – Ты куда больше добивалась от тела, я видела.

– Ты видела. – Лиетт одарила меня пустым взглядом. – Помнишь, чем дело кончилось? – Она покачала головой. – Если тебе недостаточно, Сэл, считай это доказательством, что весь твой замысел – блажь. Их здесь нет. Они сотворили такое, чтобы избавиться от преследования. – Лиетт указала на раздробленное горло мужчины. – Что тебе еще нужно?

Я уставилась на труп, прокручивая про себя его последние слова. Лиетт смотрела на меня, надеясь, выжидая, когда я наконец уступлю, признаю, что затея моя бессмысленна, когда я образумлюсь.

Разочаровывать ее мне было не впервой.

Да это, чтоб его, даже не самое страшное ее разочарование в тот день.

– Что он там сказал, – спросила я, – о городской площади?

14 Старкова Блажь

Раньше магия была полна таинства.

Когда она впервые открылась человечеству, ноли принялись сжигать ранних магов заживо. Те, в конце концов, начали сжигать нолей в ответ, и ты знаешь, что в итоге из этого всего вышло. Магия стала наукой: ее можно измерить, воспроизвести, предсказать. Маги вычислили, что в точности нужно отдать, чтобы получить желаемое. И с тех пор мы все время от времени себя убеждаем, что управляем магией.

А потом внезапно случается нечто такое, и ты понимаешь, что это только иллюзия.

А потом ты вдруг видишь то, что открылось мне в тот день на площади Старковой Блажи. И тогда ты понимаешь, что ни хера не знаешь. Ни о магии. Ни о людях. Ни о том, на что способны магия и люди.

Я знать не знала об этой площади до появления в городе семи заговорщиков. О женушках, что сплетничали и смеялись у колодца. О детях, которые наверняка там играли. О стариках, ворчавших под карнизом лавки о тяжкой жизни.

Но их мертвые тела не оставили мне выбора.

Деревца. Они походили на бледные деревца. Усохшие руки стали чахлыми веточками. Обрюзгшие ноги вросли сучковатыми стволами в почерневшую землю. Тела оказались изогнуты, изломаны под неестественными углами.

Сам воздух был пронизан неправильностью. Там, на площади, померк солнечный свет. Дома покосились, потрескались. Дерево вместе с птицей, на нем сидевшей, раскололось на две идеально ровные, обескровленные половины. И царила вонь похуже гниения – словно тысяча трупов в запертом склепе разом обратились в прах, стоило двери открыться.