Семь дней в мае - [17]

— Вы просили меня приехать, господин президент? — ничего не выражающим тоном спросил Линдсей.

— Да, Клифф, просил. Забастовка на ракетных заводах кажется мне совершенно бессмысленной. Рабочие получают хорошую зарплату, и я не вижу особых причин к недовольству. Возможно, существуют какие-то неизвестные мне причины, и я подумал, что вы можете проинформировать меня о них.

— Вы знаете о событиях только со слов министра труда, — сухо ответил Линдсей. — А мы не считаем его мнение объективным.

— Вы хотите сказать, что он слишком склонен поддерживать интересы рабочих? — улыбнулся Лимен.

— Если вы, господин президент, склонны обратить все в шутку, то могу заверить вас, что исполнительный совет нашей организации смотрит на это дело совершенно иначе.

— А я могу заверить вас, что нам некогда шутить, — резко ответил Лимен. — Я хочу узнать от вас, почему бастуют рабочие.

— Никакого секрета, господин президент. Речь идет о разграничении функций отдельных профсоюзов. Листопрокатчики поспорили с рабочими алюминиевых заводов, шоферы приняли сторону листопрокатчиков, и в результате перед предприятиями появились пикеты. Конечно, хорошего во всем этом мало, но ваш министр труда не имеет права обвинять рабочих в безответственности. Ему прекрасно известно, что так людей не заставишь вернуться на работу.

— Министр сделал такое заявление с моего согласия. Клифф, мне надоела позиция вашей организации — или все, или ничего.

Лицо Линдсея сохраняло спокойствие, но его голубые глаза гневно бегали по комнате.

— Видите ли, — медленно произнес он, — если на прошлых президентских выборах наша позиция по отношению к вам была «все», то в следующий раз она может оказаться «ничего».

— Если это угроза, то вы для нее выбрали плохое время. Русские внимательно следят за нами в связи с договором, и мы обязаны проявить хоть какое-то единство.

— Мне потребуется время, чтобы утрясти все, — не так агрессивно, но все еще жестко ответил Линдсей.

— Даю вам время до понедельника на будущей неделе. Если к этому времени вы не урегулируете положение, мне придется дать министру юстиции указание возбудить дело в суде [5].

Лимен проводил Линдсея до двери. Профсоюзный деятель пожал протянутую ему руку, но снова промолчал, и Лимен сделал вид, что не заметил этого. Клифф был неплохим человеком, но и у него были свои трудности.

По внутреннему телефону Лимен вызвал Джирарда:

— Поль, передайте этим людям из Западной Виргинии, что на торжествах по случаю Дня цветов вместо меня будет присутствовать министр внутренних дел. Объясните им, что у меня срочное заседание Национального совета безопасности или что-нибудь другое.

— А в действительности, господин президент?

— Черт возьми! Мне нужно решить, как действовать дальше, а для этого я должен подумать — хотя бы в виде исключения.

Джирард усмехнулся и отвесил легкий поклон. Лимен не знал никого другого, чья улыбка была бы одновременно такой циничной и такой теплой.

— Понимаю, босс, — ответил он. — Время от времени это необходимо каждому из нас.

Джордан Лимен не сомневался, что был прав в разговоре с Линдсеем и что их беседа принесет положительные результаты, и все же чувствовал себя раздраженным и неудовлетворенным. «Я занял пост президента, — думал он, — в то время, когда Соединенные Штаты из-за грубейших ошибок в Иране растеряли почти весь свой престиж. Требовалось что-то предпринять, и я предпринял. Я начал переговоры о заключении договора по ядерному разоружению и успешно довел их до конца, что не удавалось ни одному президенту США. И чем же меня отблагодарили? Профсоюзы мной недовольны. Бизнесмены всегда относились ко мне враждебно, а теперь, когда отпала необходимость в производстве ядерных боевых частей и нужно заняться чем-то иным, прямо-таки взбешены. Ну а если верить опросу Гэллапа, публика, что бы она собой ни представляла, тоже недовольна».

Лимен не мог понять явно враждебного, казалось, отношения страны к договору. Ни он, ни члены его правительства не могли забыть чувства облегчения, охватившего не только всю страну, но и весь мир в день подписания договора. Какой-то фотограф снял советского премьер-министра при выходе из американского посольства в Вене после продолжавшегося всю ночь заседания. Небритые, утомленные заключительным этапом торга Лимен и русский, стоя на ступеньках крыльца, пожимали друг другу руки, а утреннее солнце заливало своими лучами эту сцену и обещало наступление нового дня. Фотография обошла все газеты мира. Люди смотрели на нее и чувствовали, что на них перестает давить это тяжкое бремя — вечный страх перед ядерной катастрофой.

Однако позже стали распространяться другие настроения. Только теперь Лимен начал понимать, как чувствовал себя Вильсон после Версаля. Сколько ни объясняй с трибуны и в частном порядке, что в соглашении тщательно оговорены твердые гарантии, все равно находились люди, будоражившие общественное мнение криками об «умиротворении» и «продажности». Прения в сенате в связи с ратификацией договора открыли перед каждым сенатором из числа «бешеных» неограниченную возможность для демагогии. Люди забеспокоились, словно вместе с прекращением производства бомб Соединенные Штаты лишались источника существования.