Семь цветов страсти - [57]

— Еще бы, реставрация такого памятника старины зачастую не под силу целому государству, — Майкл задумался, по-видимому, о своих российских проблемах.

— Нет, семейство Штоффенов отнюдь не считалось бедным. Вам еще предстоит ознакомиться с состоянием финансов. Весьма, весьма недурно. Все вклады сделаны в надежные швейцарские банки. Да и сама недвижимость! По оценке специалиста, в этом доме находится великолепная коллекция живописи. Но, увы — по воле завещателя вы не имеете права распродавать имущество.

Белая башня

Миновав подъездную аллею, мы остановились на вымощенной камнем площадке перед центральным входом в замок. Четырехэтажный дворец — миниатюрное подобие Версаля, несмотря на очевидную запущенность, выглядел столь величественно, что я на мгновение зажмурилась. Открыла глаза: чернота рассеялась, а замок стоял.

Конечно же, ненормальность реальности, абсурдность факта должны иметь меру, чтобы поместиться в смятенном, сбитом с толку сознании, не рискуя сдвинуть его с места. Не так-то просто, вытащив счастливый билет в фантастической лотерее, сохранить здравомыслие. У меня даже заняло дух, как при падении в воздушную яму.

— Ущипните меня, пожалуйста, кузен, не стесняйтесь, — шепнула я, пододвигаясь к нему.

Сильные пальцы клешнями впились в мою ляжку. Я громко ойкнула.

— Ну, это слишком!

— Спасибо, у вас приятное сопрано, — сказал Майкл, — подействовало на меня как нашатырный спирт. Что-то голова идет кругом.

Его и вправду шатало.

— И поэтому вы вырвали у меня кусок кожи! — я демонстративно поморщилась, потирая больное место.

— Простите, Дикси, — Майкл взял меня за руку. — Со мной что-то происходит. Наверно, в меня вселился дух воинственного предка, — Он вытянул вперед руки и размял кисти.

Я снова удивилась породистой узости ладоней и длинным гибким пальцам с ухоженными ногтями.

Разбитый по образу версальского или шенбруннского, парк каскадами спускался к реке, являя щемяще-трогательную картину запущенности. Если бы мы созерцали все это осенью, а не под майским, игривым, все обращающим в веселье и радость солнцем, тоска увядания сразила бы нежную душу. Но сегодня здесь витали другие настроения.

Некогда бархатистые газоны превратились в дикие лужки, скрыв под мощной порослью бурьяна затейливые клумбы. И что нам до пропавших роз, если везде, в веселой беспородно-наглой зелени желтеют россыпи золотисто-звонких одуванчиков! А кусты и деревья, выстриженные в былые времена как пудели-призовики, разлохматились в небрежном волюнтаризме, интригующе скрывая части каменных статуй. Отлично, что фонтаны заросли кустами лопуха и цикория: так легче перенести осознание их присвоение, как и белокаменной лестницы, утерявшей фрагменты резных перил. У главного входа в дом, открытого по такому случаю, нас ожидала прислуга численностью в три человека. Старики улыбались и кланялись, напоминая о том, что всеми ими надлежало управлять и, конечно, за это платить.

Я представила, как выглядели мы — их новые хозяева, принятые, очевидно, за супружескую пару, — элегантная дама из современных, и эксцентричный господин, все еще мнущий растрепанную карту и топчущийся на месте белыми, абсолютно новыми спортивными тапочками.

Хладек представил нам дворецкого — Рудольфа Фокса — высокого сутулого старика с седыми полубаками. Рудольф говорил только по-немецки и Хладеку пришлось переводить для Майкла его комментарии в ходе экскурсии по дому. Зря они старались — Кристиан и старик. Я время от времени сталкивалась с кузеном взглядом и могу поклясться — ничегошеньки он не соображал и сразу бы засыпался, спроси я его, соседствует ли «лаковый кабинет» с «синей гостиной». О стиле и именах мебельных мастеров и думать не приходилось. До того ли! Ведь на стене висел мужской портрет школы Рафаэля, пейзаж Буше, какая-то библейская сцена Вермеля и куча еще чего-то, что никак не хотело втискиваться в голову.

— О-о-о! — стон раздался из музыкальной комнаты. Мы бросились туда и застали Майкла над распахнутым музыкальным инструментом типа урезанного и растолстевшего фортепиано.

Я, возможно, после специальной подготовки отличу клавесин от клавикордов, но вот слету определить «породу», класс, возраст, а главное, — происхождение инструмента, по-моему, дано не всякому. Майкл оказался из них — из тихих шизиков, обмирающих над куском старого дерева, начиненного струнами. Было похоже, что мы стали свидетелями неожиданной встречи с возлюбленной — кузен то подбегал к украшенному инкрустацией ящику, нежно гладил его, очерчивая формы, то отступал, склонив голову к плечу и блаженно улыбаясь. И вдруг, в страстном порыве прильнул к клавиатуре, пробежав по ней своими легкими пальцами. Он наигрывал что-то колокольчато-льющееся, шутливое, стоя, запрокинув лицо и растворяясь в звуках. Майкл блаженствовал, забыв о нас.

Хладек пожал плечами:

— Господин Артемьев, видимо, музыкант?

— Да, и отличный! — гордо выдала я мгновенную импровизацию.

Улыбка блаженства не покидала Майкла всю нашу дальнейшую экскурсию, а губы шептали имя великого мастера, изваявшего сей музыкальный шедевр. Я поняла, что как собеседник он потерян, и взяла под руку Хладека: