Семь чудес преступления - [12]

Он приложил палец к губам и сделал знак следовать за ним. Я так и не понял, был ли он серьезен или, наоборот, втихомолку посмеивался. Мы прошли несколько метров по темному коридору и остановились перед второй дверью, за которой слышался тот же приглушенный голос. Оуэн приоткрыл створку двери, осторожно заглянул внутрь, а затем вошел.

Довольно просторный зал, предназначенный для собраний, был скупо освещен масляными лампами, расположенными на подставках по обеим сторонам «алтаря», рядом с чашей, в которой курился фимиам, источая дурманящий аромат. Неверный свет вспыхивал отблесками на масках и золоченом шитье одежд поклонников Гелиоса числом около тридцати. Два человека – священнослужители совершали ритуал за «алтарем», простым столом, покрытым белой тканью. На них были такие же церемониальные одежды, как и на остальных верующих. Один жрец был довольно худеньким и невысоким, другой – более рослым и крупным. Этот последний обращался к собравшимся, жадно слушавшим его. Очень напыщенным тоном он восхвалял солнце, превозносил его божественную власть, его сияние, красоту, щедрость, многочисленные добродетели, перед которыми смиренные служители клуба Гелиоса простирались ниц в полной покорности и с вечной благодарностью. Я привожу здесь лишь краткий отрывок из речи оратора, которого будет достаточно, чтобы представить себе ее дифирамбический характер.

Прекрасен твой свет на бахроме небес!

Атон жизни, первый из всех живущих,

Когда ты встаешь на востоке,

Ты простираешь всюду свою красоту.

Ведь ты прекрасен и велик:

Освещая землю,

Твои лучи объемлют все вокруг,

Все в мире создано тобой

Ты – наш владыка и повелитель…

Оуэн и я заняли самое укромное место возле выхода. Наш приход вряд ли был бы замечен, если бы маленький жрец не скользнул взглядом по нашим лицам. Когда мои глаза привыкли к темноте, я предположил, что это, несомненно, была молодая священнослужительница, если судить по ее мягким округлым формам, вырисовывавшимся под шелком туники.

– Смотрите, – шепнул мой друг, – похоже, рядом со священниками есть пустое место. Я заметил маску, положенную на алтарь, как бы отмечающую его отсутствие… или смерть. Держу пари, это было место сэра Томаса!

Я ничего не ответил. Поначалу меня одолевало беспокойство, но по мере того, как оратор продолжал свои восхваления, его напыщенный тон, не позволявший воспринимать все это всерьез, рассеял мои опасения. Кроме того, я ощущал спокойствие и расслабленность аудитории, которая совсем не походила на сборище фанатичных сектантов. И еще я увидел растущее разочарование Оуэна, молчание которого было более чем красноречивым.

Через четверть часа, не выдержав больше, я предложил моему другу пойти в зал и взять еще пива. Он не заставил долго упрашивать себя. Пять минут спустя, аккуратно положив на место костюмы почитателей Гелиоса, мы оказались за тем же самым столиком перед двумя бокалами темного пенящегося пива. Явно раздосадованный Оуэн мрачно молчал.

– Ваши сведения, без сомнения, хороши, – проговорил я, пытаясь подавить оттенок иронии в голосе, – но, боюсь, мы имеем дело вовсе не с одной из тоталитарных сект, систематически устраняющих тех своих членов, кто осмелился нарушить их правила…

Немного позже мы увидели людей, выходивших из двери коридора небольшими группами через определенные промежутки времени.

Очевидно, заседание только что закончилось. Все «сектанты», улыбающиеся и добродушные, похоже, были выходцами из буржуазной среды. Во взгляде некоторых молодых людей можно было заметить страсть рьяных адептов. Но это сугубо мое впечатление. Пары направились прямо к выходу, а несколько мужчин расположились в баре.

– Судя по всему, люди здесь самые обычные, – поделился я своим наблюдением, – и мне трудно представить их в роли убийц… Что вы думаете об этом, Оуэн?

Несколько секунд он сидел нахмурившись, а затем, удобно устроившись в своем кресле, чистосердечно улыбнулся, как бы насмехаясь над самим собой.

– Что я думаю, Ахилл? Что я самый большой шут в мире!

– Да нет же, нет! – ответил я отеческим тоном. – Ведь даже самые великие порой ошибаются, не так ли?

– Точно!

– Впрочем, разве наше ремесло не велит нам рассматривать даже самый незаметный след?

– Вы говорите, как мудрец…

– А, кроме того, мы вовсе не зря провели вечер, пиво здесь восхитительное… Не взять ли нам еще по одному?

– Вы настоящий философ, – бросил он мне, поднимая руку. – По доброте своей я прощаю вам все ваши ошибки, даже то, что вы не узнали девять моих муз!

Несколько дней спустя дело так и не сдвинулось с мертвой точки, в отличие от многочисленных статей, появлявшихся во всех газетах. Оуэн, несомненно, для того, чтобы простимулировать себя, принялся вновь разглагольствовать по поводу художника-преступника. Его аудитория оставалась неизменной: ваш покорный слуга, пришедший поздним утром к нему в гости. Как и предыдущие дни, этот день середины мая выдался очень солнечным, что положительно влияло на моральное состояние большинства лондонцев, среди которых был и сияющий Оуэн.

– Преступник – это художник-живописец, а его преступления – это картины, – заявил он, расхаживая по старинному ковру, лежащему возле камина.