Семь часов до гибели - [10]

— Где мы? — прервал его Нечаев.

— Десять — тридцать пять ост, семьдесят четыре — двенадцать норд.

— Курс?

— Триста десять.

Нечаев пошарил по карманам, достал алюминиевую коробочку, потряс, но валидола не было.

— А если бы… — медленно проговорил Нечаев, — нам потребовалось встретиться с «Витязем»?

— Курс двести девяносто, — сказал штурман и показал на карте: — Я у^же проложил его.

— Та-ак, — недовольно протянул Нечаев. — Значит, старый олух Нечаев еще с корабля не списан, новый капитан не успел заступить… зато штурманам раздолье… На картах рисуй, что в голову взбредет. — И строго: — Кто приказал?

— Виноват, Григорий Кузьмич, — тихо сказал штурман, — я сам… Хоть и не знаю, чем мы сможем помочь…

12.17. Гаркуша и Шульгин не замечали непогоды. Их горячий спор продолжался.

— Да вы знаете, что это «неоказание помощи»?! — голос Гаркуши дрожал от сдерживаемой ярости. — И если Королев умрет, что ждет вас, врача?!

— Даже под страхом этого… — Шульгин, не поднимая глаз, отрицательно покачал головой. — Я знаю — вы дали радио на берег…

— Погоди, — перебил его Гаркуша и стал уговаривать торопливо, просяще: — Ты же врач. Ты же должен… Даже если один шанс против тысячи, против миллиона. Ну, пожалуйста, соберись. Рискни, пожалуйста…

— Нет этого шанса! — отчаянно выкрикнул Шульгин и разом охрип, сорвав голос. — Это будет просто убийство — понятно? Час тому еще можно было попытаться. А теперь мне нужен интубационный наркоз. Теплая донорская кровь. Ассистенты и… твердый пол под ногами. А еще через полтора часа — и это никому не будет нужно. Ясно?!

Вертолет, устало качнувшись, сел на палубу ледокола. Кусаков прикрыл глаза и уткнулся разгоряченным, потным лбом в подкову штурвала.

— Вот вы, Григорий Кузьмич, укорили меня, что я, вроде, ярлыки клею, — сказал Петрищев, когда Нечаев поднялся на мостик из штурманской. — А теперь что скажете, когда Шульгин отказался оперировать?

Нечаев молча покусывал ус.

— Никто не гарантирован от ошибок, — продолжал Петрищев. — Но на риск нужно идти. Даже если ошибка может стать роковой. Правильно? Как вы считаете? — спросил он у Нечаева.

— Лево руля, двадцать, — вместо ответа приказал Нечаев вахтенному помощнику.

— Есть лево руля, двадцать, — откликнулся тот.

— Как вы, молодые, любите, чтобы с вами соглашались. — Нечаев смотрел вперед, на огромные черные волны, заливавшие нос корабля. Не оборачиваясь, сказал вахтенному: — Так держать.

— Есть так держать.

— Вы любите, — продолжал Нечаев, — чтобы все вокруг говорили, какие вы умные да как вы правы. Без этого жизнь вам — не в жизнь. И даже ваша правота вам не мила…

— А вы, — усмехнулся Петрищев, — не очень молодые, что любите?

— Курс двести девяносто, — бросил Нечаев вахтенному.

— Есть курс двести девяносто.

— А мне всегда было наплевать, — медленно, но твердо проговорил Нечаев, — что обо мне говорят, когда я знаю, что я прав. И на фронте, может, из-за этого жив остался…

12.49. Алексей Шульгин сидел на корточках, прислонившись спиной к стенке радиорубки. Держался замерзшими до окостенения руками за железные скобы. И всхлипывал по-детски. Яростные порывы норд-норд-оста до крови секли его лицо мельчайшими льдинками, в которые на лету превращались срываемые и несомые ветром гребешки огромных волн.

Снег валил все гуще.

Видимость — ноль.

Обледенение корабля продолжалось, и было ясно, что справиться с этой бедой невозможно. Но команда боролась с отчаянием приговоренных. И, может быть, только поэтому корабль, похожий на белое привидение, все-таки продвигался вперед.

Упрямо. Сквозь туман, снег, шторм.

— Доктор где?! Док-то-ор! — услышал Шульгин, вскочил, бросился в кубрик.

— Что?! — крикнул он, рванув на себя дверь, — Что?! — С ужасом посмотрел на раненого и больше не мог выговорить ни слова.

Фельдшер успокаивающе покачал головой:

— К рации вас, доктор. Профессор…

— Слушай, Алексей, — сев к рации, услышал Шульгин бодрый, густой голос профессора Романова, — ты что там чудишь? Давай разбираться будем.

— Больной с политравмой, — начал Шульгин, постепенно сосредоточиваясь. — Массивная кровопотеря продолжается, несмотря на капельницу. Не исключаются внутренние повреждения брюшной полости…

— Не исключаются… — Романов хмыкнул. — Мало ли чего не исключается… Дальше.

— Травма грудной клетки… Видимо, перелом ребер… Насколько серьезно, понять пока не могу. Меня больше беспокоит брюшная полость. Не исключается разрыв печени…

— Опять «не исключается»… Слышь, Алексей, ты давай-ка соберись. Ведь скорее какая картина: у больного из-за травмы грудной клетки повреждено легкое. Отсюда и внутреннее кровотечение. Никакая печень здесь ни при чем. Мне фельдшер все доложил о твоих мерах. Все правильно. Все ты отлично сделал. Теперь тебе надо сделать пункцию в плевральную полость. Понял? Больному сразу станет легче. Такой случай у меня был. Сделай, я тебя прошу. Под мою ответственность!

— Да при чем тут ваша ответственность?! — не в силах сдержаться, закричал в микрофон Шульгин. — А если травмирована печень?! Вы поймите, Юрий Иваныч, здесь же ни анестезиолога, ни аппаратуры, ни другого прочего. Тут пол ходуном ходит! Не выдержит он пункцию без настоящего наркоза!