Семь ангелов - [12]

Горе любому, кому судьба определила жить на чужбине. Горе вдвойне, если ты принужден покинуть землю мягкую и плодородную, людей честных и умеренных, чтобы оказаться у самого входа в преисподнюю. Ибо, как известно, располагается он здесь, в Сицилийском королевстве[6], а именно в чреве горы, которую древние называли Везувием.

Близость адского пламени испепелила окрестности Везувия настолько, что они большею частью являются пустыней. Иногда даже можно видеть, как геенна огненная исторгает искры, пламя и серу из глубин своих. Иные несведущие считают, что вход в царство Люциферово располагается в горе по имени Этна, что находится на большом острове к югу от Неаполя. Мы же думаем, что в королевстве этом, запятнавшем себя языческими суевериями, изменой и многими неправдами, демонам удобнее всего вырываться на поверхность земли, чтобы лететь отсюда по миру в поисках отпавших душ. Как свидетельствует некий Дант из Флоренции[7], есть у ада множество отсеков или кругов. Часть демонов пользуется для целей своих Этной, а часть – Везувием. Ведь многие видели, как возвращаются они в Везувий со своею добычей. Один придворный математик, заслуживающий доверия, рассказал нам, что демоны, хохоча, уволокли с собой мага по имени Исаак, каковых здесь великое множество. Едва они взлетели на вершину горы, как оттуда вырвались языки пламени и поглотили нечестивого чернокнижника. Тот же математик, который проходил неподалеку, долго слышал еще стенания этого Исаака, ибо даже за малый грех ожидает нас праведный огонь, а грехам того Исаака не было числа. Многие считают, что любовь к колдовству началась в этих местах с поэта Вергилия[8], могилу которого мне показывали. Находится она в пещере близ Неаполя, но, кроме пыли, искать там нечего. Мы же думаем, что простецы ошибаются, полагая латинское слово для обозначения поэтического сочинения – сarmen – родственным слову «шарм» или «чары», которым в народе обозначают колдовство. В наших краях колдовство, напротив, зовут «грамуром»[9], ибо пусто оно и иллюзорно. Но занимаются им не поэты, а старые грымзы да иудеи, вроде того нечестивого Исаака, которого черти по справедливости забрали в ад.

Мне же, многогрешному, надлежит молиться, предаваться постам и бичеванию, ибо, по юному своему возрасту, не смог устоять перед одной девой, которой овладел, будучи пьян вином. Но и после того не смог избавиться от постыдного наваждения до самого праздника святого Януария.

Деве той, по имени Клара, было уплачено два флорина[10], а также подарен отрез лучшего сирийского шелка. Еще двадцать флоринов ушли на покупку лошади, пять – на стол и три – на достойное облачение из лучшего флорентийского сукна.

Авиньон, ливрея Хуго де Бофора

По нынешним нравам ливрея Хуго де Бофора представляла весьма скромное жилище: массивный серый фасад с разнокалиберными окнами, расположенными в каком-то произвольном порядке, словно здание сначала возвели, а потом по мере необходимости прорубали в нем отверстия для света и воздуха. По центру фасада шла большая кухонная труба, напоминавшая колбу алхимика. За пухлым выступом в цоколе находился камин. В XIV веке, когда Хуго де Бофор выстроил этот дом, кухня как отдельное помещение была еще в новинку, и ее не прятали, а выставляли напоказ для пафоса. Дескать, у нас тут много едят, пока у вас там голодают.

Апартаменты кардинала располагались, вероятно, в бельэтаже, их обозначало самое большое окно стрельчатой формы. Где-то там, думал Кен, Хуго и устроил тайник, обнаруженный Климовым. Через 650 лет в этой комнате нашли кровь и следы борьбы, имеющие отношение к исчезновению русского олигарха. Полицейский провел Алехина в небольшой внутренний двор, опоясанный галереей, и оставил ждать.

Снаружи дом, напоминавший крепость, выглядел неприветливо, зато внутри, со двора, стены украшали затейливые безделицы – вырезанные из камня розы и антропоморфные фигурки на капителях галереи. Алехин вспомнил стихи Климента: «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». Он вздрогнул и бросился бежать обратно на улицу. Прямо над воротами был помещен рельефный герб – щит, увенчанный кардинальской шляпой. На щите – шесть пятиконечных роз. «Пять», «Пять», «Пять» – повторил он вслух – «Там пятый ангел будет ждать тебя», – бормотал главный редактор, не заметив, как к нему подошел офицер:

– Мосье, сейчас не время осматривать памятники. Я оставил вас на секунду во дворе, пройдемте, комиссар ждет вас.

Они опять пересекли дворик, вошли в низкую стрельчатую дверь и оказались в прохладной продолговатой зале. На стенах висели какие-то гобелены, под ними стояли старые резные сундуки. Остальная мебель – пара белых кресел, диван и журнальный столик – была современной. На диване сидел человек в штатском, похожий на мятого европейского профессора. Алехин видел таких в большом количестве во времена своей академической жизни: дешевые очки вполстеклышка на кончике рыхлого красного носа, вельветовый пиджак с замшевыми фальш-заплатками на локтях, синяя рубашка-поло, заправленная в бежевые слаксы.

– Комиссар Комндом, – отрекомендовался «мятый профессор». Алехин хотел было переспросить, так ли он расслышал, но потом решил, что «профессора» с детства зовут «гандоном», и постарался переформатировать гаденькую улыбочку, появившуюся на лице, во что-то европейско-приветливое.