Сэляви - [3]

И плещет прорубь в треснувшей груди…

* * *

И вот походкой не московской

Идет себе по Маршалковской

И то и дело оставляет

Свой неприметный в мире след.

И не пойми его превратно,

Но он склоняется приватно

К тем магазинчикам приятным,

Где горит уютный свет.

Варшавский фокстерьер — не то, что наш.

Он и ухожен, и расчесан, и подстрижен.

Хозяйским ласковым вниманьем не обижен.

Не фокстерьер — а в рамочке пейзаж.

А я походочкой московской

За ним трушу по Маршалковской.

Поскольку я без провожатых —

Бреду за этим фоксом вслед.

И не пойми меня превратно,

Но я уже клонюсь приватно

К тем магазинчикам приятным,

Где горит уютный свет.

Варшавский фокстерьер — серьезный пан.

Не может быть, чтоб он гонял каких-то сявок

Чтоб хмурых кошек выпроваживал из лавок

Чтобы таил в себе хоть маленький изъян.

Он на цепочке на короткой,

А я за ним трусцою робкой…

Но вот закончились витрины,

И встал хозяин прикурить.

Толпа сновала и редела,

А я стояла обалдело, —

Вот мой хотель, а я хотела

Хоть с кем-нибудь поговорить.

Варшавский фокстерьер, ты тут в чести.

Так вот хочу тебе сказать — до зобачення!

Я чувствую — твое предназначенье

Меня с Варшавой коротко свести.

* * *

Все дело в Польше, все дело все-таки в Польше.

Теперь-то ясно из этого жаркого лета.

А все, что после, что было позже и после —

Всего лишь поиск того пропавшего следа.

Ну, от субботы до субботы…

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы.

Да до свободы наяву.

Быть может, воздух? Рукой дотянусь, все в шаге.

Да, это воздух — вон как меня прищемило…

А может, возраст? В прохладной сырой Варшаве,

Допустим, возраст, но было смешно и мило.

Ну, от субботы до субботы…

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы.

Да до свободы наяву.

Но как же Польша, где мы заблудились, Польша?

И этот поезд — на выручку и навырост?

А все что после — то тоньше, гораздо тоньше…

Душа не врет и история нас не выдаст.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу…

Дожить бы, милый, до свободы —

Да до свободы наяву.

* * *

Вдвоем, вдвоем, вдвоем.

Нежны до устрашенья…

Давай меня убьем

Для простоты решенья.

Я в землю бы вошла,

Как ножик входит в масло.

Была, была, была,

Была — да и погасла.

Проблемы устрани

Житья недорогого —

Давай убьем меня

И — никого другого.

Программа дешева —

Душе мешает тело.

Жила, жила, жила,

Жила — и улетела.

Усталой головы

Особая пружинка.

По улицам Москвы

Кружи, моя машинка.

До дна, до дна, до дна

Влюби-влюби-влюбиться.

Одна, одна, одна…

У би-уби-убиться!

* * *

Пропади ты пропадом —

Говорю я шепотом

В трубку телефонную,

Дочерна сожженную

Силой того выдоха,

Где искало выхода

Сердце мое бывшее,

Без меня остывшее.

Пропади ты начисто.

Пропади ты намертво.

Все, что было начерно —

Напишу я набело.

Провались же с грохотом

Здания стоящего.

Пропади из прошлого

И из настоящего.

* * *

Дожила до постыдной сивости

С идиотской мечтой о красивости,

И при виде блондинки на длинных ногах

Всею печенью чувствую — ах!

Из меня ж не получится лапочка.

Не сгорай, моя свечечка, лампочка…

Где обнимутся двое — там третий молчи,

Тех двоих — не учи.

Никакого такого опыта,

Кроме разве ночного шепота.

Я подкрашусь снаружи,

Настроюсь внутри.

И никто мне не даст

Тридцать три.

* * *

Мой Горацио, как ты горазд

Слушать пенье под звуки кифары.

Я уехала в свой Невииград.

Потушите, пожалуйста, фары.

Потушите, пожалуйста, свет,

Отраженный водой многократно.

Где была — там меня больше нет,

И едва ли я буду обратно.

Мой Горацио, ты ли не рад?

Ничего не успело случиться.

Я уехала в свой Невинград.

Облученный обязан лучиться,

А не мучиться день ото дня

Под чужими прямыми лучами,

Принужденно и жадно звеня

Сохраненными втайне ключами…

Мой Горацио, видишь ли, брат,

Всяк спешит совершить свое чудо.

Далеко-далеко Невинград.

Ни один не вернется оттуда.

Невинград, Невинград, Невинград —

Повторяю, — хоть это-то можно…

И заплакала, как эмигрант,

Над которым смеется таможня.

* * *

От пепла до меда, от меда до пепла.

Любовь происходит из этого спектра.

Кружится над миром янтарной пчелой.

Кружится пчелой, да ложится золой.

Скажи, мой любимый, ты мед или пепел?

Чтоб я не вязала немыслимых петель,

Чтоб я не писала таких вензелей,

А ты бы глядел на меня веселей!

От меда до пепла, от пепла до меда!

Себя превозмочь не умеет природа.

И жар не остудит, и дрожь не уймет.

Лишь пепел пригубит — и чудится мед.

Откуда бы взяться подобной напасти? —

Люблю от медовой до пепельной масти.

Не благодеянье, не явное зло.

От меда — сиянье, от пепла — тепло.

* * *

Ты то мерещишься, то чудишься!

Хотя я чуда не ищу.

Когда-то ты совсем забудешься!

Тогда-то я тебя прощу.

Тебя, такого звонко-медного,

Над теплой ямкой у плеча…

И лихорадящего, бледного,

Растаявшего, как свеча.

Нет, все не так теперь рисуется,

Не надо ближнего стращать!

Что выпадет, что подтасуется —

И станет некого прощать.

Но ты мерещишься, ты чудишься,

Полуразмытый, видный чуть…

Когда-нибудь и ты забудешься!

Когда-нибудь, когда-нибудь.

* * *

Погляжу себе в глаза,

Раз не поглядеть нельзя.

Только что я вижу в дымке?

Там, на снимке — разве я?

Из какого полусна,

В полумраке у окна,

Там стоит, вполоборота,

И душа ее темна?

Из-за дальних ли границ,

Из-за давних ли страниц,

Но серебряная нитка

Пробегает меж ключиц…

Погляди же на меня.

Среди света, среди дня

Погляди без снисхожденья,