Selva Oscura - [7]

М. С. ЦЕТЛИН

Нет, не склоненной в дверной раме,

На фоне пены и ветров,

Как увидал тебя Серов,

Я сохранил твой лик. Меж нами

Иная Франция легла:

Озер осенних зеркала

В душе с тобой неразделимы —

Булонский лес, печаль аллей,

Узорный переплет ветвей,

Парижа меркнущие дымы

И шеи скорбных лебедей.

В те дни судьба определяла,

Народ кидая на народ,

Чье ядовитей жалит жало

И чей огонь больнее жжет.

В те дни невыразимой грустью

Минуты метил темный рок,

И жизнь стремила свой поток

К еще неведомому устью.

<21 мая 1917 Коктебель>

Р. М. ХИН

Я мысленно вхожу в ваш кабинет…

Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,

Но чья для нас не умерла химера,

И бьется сердце, взятое в их плен…

Бодлера лик, нормандский ус Флобера,

Скептичный Фрайс, Святой Сатир — Верлен,

Кузнец — Бальзак, чеканщики — Гонкуры…

Их лица терпкие и четкие фигуры

Глядят со стен, и спят в сафьянах книг

Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик.

Я верен им… Но более глубоко

Волнует эхо здесь звучавших слов…

К вам приходил Владимир Соловьев,

И голова библейского пророка —

К ней шел бы крест, верблюжий мех у чресл —

Склонялась на обшивку этих кресл.

Творец людей, глашатай книг и вкусов,

Принесший нам Флобера, как Коран,

Сюда входил, садился на диван

И расточал огонь и блеск Урусов.

Как закрепить умолкнувшую речь?

Как дать словам движенье, тембр, оттенки?

Мне памятна больного Стороженки

Седая голова меж низких плеч.

Всё, что теперь забыто иль в загоне, —

Весь тайный цвет Европы иль Москвы —

Вокруг себя объединяли вы —

Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони…

Раскройте вновь дневник… Гляжу на ваш

Чеканный профиль с бронзовой медали…

Рука невольно ищет карандаш,

И мысль плывет в померкнувшие дали.

И в шелесте листаемых страниц,

В напеве фраз, в изгибах интонаций

Мерцают отсветы событий, встреч и лиц…

Погасшие огни былых иллюминаций.

<22 декабря 1913 Коктебель>

РОПШИН

Холодный рот. Щеки бесстрастной складки

И взгляд из-под усталых век…

Таким сковал тебя железный век

В страстных огнях и бреде лихорадки.

В прихожих Лувра, в западнях Блуа,

Карандашом, без тени и без краски

Клуэ чертил такие ж точно маски

Времен последних Валуа.

Но сквозь лица пергамент сероватый

Я вижу дали северных снегов,

И в звездной мгле стоит большой, сохатый

Унылый лось — с крестом между рогов.

Таким был ты. Бесстрастный и мятежный

В руках кинжал, а в сердце крест:

Судья и меч… с душою снежно-нежной,

На всех путях хранимый волей звезд.

<20 декабря 1915 Париж>

БАЛЬМОНТ

Огромный лоб, клейменный шрамом,

Безбровый взгляд зеленых глаз, —

В часы тоски подобных ямам,

И хмельных локонов экстаз.

Смесь воли и капризов детских,

И мужеской фигуры стать —

Веласкес мог бы написать

На тусклом фоне гор Толедских.

Тебе к лицу шелка и меч,

И темный плащ оттенка сливы;

Узорно-вычурная речь

Таит круженья и отливы,

Как сварка стали на клинке,

Зажатом в замшевой руке.

А голос твой, стихом играя,

Сверкает плавно, напрягая

Упругий и звенящий звук…

Но в нем живет не рокот лиры,

А пенье стали, свист рапиры

И меткость неизбежных рук.

И о твоих испанских предках

Победоносно говорят

Отрывистость рипостов редких

И рифм стремительный парад.

<15(2) февраля 1915 Париж>

НАПУТСТВИЕ БАЛЬМОНТУ

Мы в тюрьме изведанных пространств…

Старый мир давно стал духу тесен,

Жаждущему сказочных убранств.

О, поэт пленительнейших песен,

Ты опять бежишь на край земли…

Но и он тебе ли неизвестен?

Как ни пенят волны корабли,

Как ни манят нас моря иные, —

Воды всех морей не те же ли?

Но, как ты, уже считаю дни я,

Зная, как торопит твой отъезд

Трижды-древняя Океания.

Но не в темном небе Южный Крест,

Не морей пурпурные хламиды

Грезишь ты, не россыпь новых звезд…

Чтоб подслушать древние обиды

В жалобах тоскующей волны,

Ты уж спал на мелях Атлантиды.

А теперь тебе же суждены

Лемурии огненной и древней

Наисокровеннейшие сны.

Голос пламени в тебе напевней,

Чем глухие всхлипы древних вод…

И не ты ль всех знойней и полдневней?

Не столетий беглый хоровод —

Пред тобой стена тысячелетий

Из-за океана восстает:

«Эллины, вы перед нами дети…» —

Говорил Солону древний жрец.

Но меж нас слова забыты эти…

Ты ж разъял глухую вязь колец,

И, мечту столетий обнимая,

Ты несешь утерянный венец.

Где вставала ночь времен немая,

Ты раздвинул яркий горизонт.

Лемурия… Атлантида… Майя…

Ты — пловец пучин времен, Бальмонт!

<22(9) января 1912 Париж>

ФАЭТОН

Бальмонту

Здравствуй, отрок солнцекудрый,

С белой мышью на плече!

Прав твой путь, слепой и мудрый,

Как молитва на мече.

Здравствуй, дерзкий, меднолицый,

Возжелавший до конца

Править грозной колесницей

Пламеносного отца!

С неба павший, распростертый,

Опаленный Фаэтон,

Грезишь ты, с землею стертый,

Всё один и тот же сон:

«Быть как Солнце!» до зенита

Разъяренных гнать коней!

Пусть алмазная орбита

Прыщет взрывами огней!

И неверною рукою

Не сдержав узду мечты,

Со священной четвернею

Рухнуть с горней высоты!

В темном пафосе паденья,

В дымах жертвенных костров

Славь любовь и исступленье

Воплями напевных строф!

Жги дома и нивы хлеба,

Жги людей, холмы, леса!

Чтоб огонь, упавший с неба,

Взвился снова в небеса!

<13 февраля 1914 Коктебель>

ДВА ДЕМОНА

Посв. Т. Г. Трапезникову

1

Я дух механики. Я вещества

Во тьме блюду слепые равновесья,

Я полюс сфер — небес и поднебесья,

Я гений числ. Я счетчик. Я глава.

Мне важны формулы, а не слова.