Сельскохозяйственные истории - [17]

Поэтому на следующее утро первым делом (после завтрака, конечно) я пошла в кабинет отца с целью найти злосчастный договор, который даже приснился мне несколько раз за ночь в разных вариациях. Помню только, что в последнем сновидении господин Клаус на фоне алых языков пламени потрясал роковой бумажкой у меня перед носом и заходился в инфернальном хохоте. Только очень восторженный оптимист может сказать, что это хороший знак. Я предпочитала партию суровых реалистов, поэтому бойко застучала ящиками массивного письменного стола. Кажется, в последнее время кабинет использовался для чего угодно, только не для работы, поскольку в первую очередь мною были обнаружены две мышеловки, недовязанный носок, засохший кусок пирога и дамский башмачок со сломанным каблуком. Когда я дошла до шмеля, приколотого булавкой к какой-то картонке, в кабинет просунул вихрастую голову Оська:

— Николетта…

— Кыш отсюда! Я с тобой не разговариваю!

Надеюсь, что общественное порицание (старших братьев и сестры, которые вынуждены были наслаждаться позором в облезшей карете) когда-нибудь возымеет на него действие. Хотя для усиления воспитательного эффекта я еще добавила лишение сладостей на неделю с возможностью продления срока наказания.

— Значит, и читать письмо от маменьки не будешь? — паршивец скрылся за створкой.

Я обогнула стол и в три прыжка достигла двери. К счастью, Оська помнил о вероятности не встречаться со сладким еще неделю, поэтому и не думал убегать, а смирно ждал в коридоре. Я умилилась. Интересно, если ему теперь после каждого хорошего поступка давать сахарок, это поспособствует дальнейшему воспитанию? Или все же участь комнатной собачки его возмутит?

— Вот, — он протянул мне конверт.

Я выхватила у него послание:

— Все равно не разговариваю, и не подлизывайся. Иди проси сначала прощения у братьев.

— Лас уже простил, а Ивар сказал «Боги простят».

Нет, что-то явно идет не так в образовании нашего будущего церковника.

— Читай ему его любимые проповеди, пока не простит, а до этого на глаза мне не показывайся.

— Так-то ты со мной не разговариваешь…, - проворчал Оська.

Я промолчала в ответ, чтобы хоть немного исправиться и не быть голословной.

Пора бы и вскрыть послание.

Моя матушка не любительница писать письма: взяться за перо ее может заставить либо большая новость, либо очередная сумасшедшая идея. Поэтому перед вскрытием послания следовало приготовиться хотя бы морально. Я выдохнула и, сломав сургуч, развернула письмо.

«Николетта, ты, наверно, удивишься, получив от меня письмо так скоро после отъезда. Но боюсь, что в суматохе сборов у меня не было возможности в подробностях рассказать тебе о делах в имении».

Да уж, конечно. Скорее я поражена, что в этой суматохе она успела со мной поздороваться.

«Я посветила во все детали Ласа, но не уверена, что он достаточно внимательно меня слушал».

Отчего же? Надо доверять своему чутью и говорить прямо: он совсем не слушал тебя, мама.

«Мы лишились контракта на поставку продовольствия для полка. К сожалению, здравый смысл и долголетнее сотрудничество мало что могут противопоставить родственным связям с командиром полка и личной выгоде некоторых снабженцев».

Так, значит, это правда. Да, здравый смысл и впрямь нынче не в чести. Я бы могла попробовать написать министру финансов или министру вооруженных сил, если бы лично не видела, каким образом обходятся в их секретариате с подобными посланиями.

«Возможно, я смогу воспользоваться своим пребыванием при дворе, чтобы решить этот вопрос, но ты понимаешь, что произойти это может не скоро. А тут еще выпал шанс выкупить кусочек земли лорда Гордия, примыкающий к нашим владениям… В общем, я была вынуждена заключить договор с господином Клаусом на поставку мари в следующем году и взять у него в качестве предоплаты сумму, необходимую для покупки. Так что, если он будет спрашивать обо мне — заверь его, что уговор в силе».

Час от часу не легче! А этот господин Клаус, выходит, не такой уж и прожженный делец, раз выдал предоплату за еще даже не засеянный урожай. Тем более выдал моей маменьке, которая через несколько месяцев может и не вспомнить, что подписывала с кем-то какой-то договор.

«Если тебе захочется взглянуть на документы, то они в нижнем ящике секретера, или в моей прикроватной тумбочке, а если и там нет, посмотри за сервизом в буфете…»

Я уже догадалась, что они могут быть где угодно, только не в предназначенном для подобных бумаг сейфе.

«Напиши мне, как поживают твои братья. Все ли у вас хорошо? Приглядывай за Осечкой, он самый ранимый и может тяжело переживать мой отъезд».

Да уж, переживает так, что число пострадавших растет день ото дня. Про особый пригляд не стоило и упоминать: я теперь даже во время сна боюсь закрывать глаза.

«Твой отец, слава богам, здоров, но постоянно чем-то недоволен. Кажется, он очень расстроился, узнав об увольнении старого дворецкого, и на дух не выносит нового мага — боюсь, что когда-нибудь эти двое подерутся, несмотря на почтенные годы твоего отца и тщедушность господина Альбера.

Целую и обнимаю вас всех.

Мама».

Без комментариев.

Надо ли говорить, что упомянутых в письме документов не обнаружилось ни в секретере, ни в прикроватной тумбочке, ни тем более за сервизом в буфете. Они бы так и канули в небытие нашего маленького, но такого неорганизованного дома, если бы во время моих уже предыстерических метаний из угла в угол ко мне не подошла наша старая няня и не попросила: