Село милосердия - [22]

— Подкрепись, поговорим потом… Да не бойся, у своих ты. А насчет раненых мы уже знаем. Чуть рассветет — поедем.

— Нельзя ждать! — воскликнул Крутских. — Там же бойцы кровью истекают!

— Не агитируй, хлопец. Мы и сами с разумением. Только в темноте поисками заниматься толку мало. Кого во мраке сыщешь? Сейчас ложись, немного поспи…

Через пару часов Василий Ерофеевич выглянул в окно и решительно поднялся. Он разбудил сына, велел запрягать лошадей.

— Ты Ваню не брал бы, а? — попросила Евдокия Михайловна. — Мал он на раненых глядеть. Лучше я пойду…

— Нет, жена, по мирному времени он бы еще в маленьких ходил, а сейчас детство кончилось. Мужик он, пусть ко всему привыкает. А у тебя тут других забот полно. Поесть наготовь, да поболее.

— А где людей разместим? Не на один ведь день? — спросил Крутских.

— Ты прав, служивый, — отозвался Василий Ерофеевич, — квартирование — важный вопрос. Не занять ли нам детский сад? Он тут близко…

— Вот это дело!

— Так и поступим. Слушай меня, жена, — беря из рук сына вожжи, сказал Дворник, — детский сад отопри, соломой пол погуще притруси, чтоб, значит, людей не на голые доски класть… Ну, хозяйствуй!

Небо на востоке только чуть посветлело, когда со двора Василия Ерофеевича Дворника одна за другой выехали возы. Дребезжа и подпрыгивая на ухабах, они покатили по еще темной притихшей улице. За ними следом потянулись из села разномастные повозки и телеги.

Ехали братья Томилины и Лукаши со своими сыновьями. Поспешали Олексиенко с Гладуном. Горячили коней Родион Пащенко и Кирилл Заяц. Торопились Григорий Дорофеевич Литвиненко, Иван Прокофьевич Глядченко, Андрей Алексеевич Литус… Все, кто имел лошадей, быков или смог добыть их хотя бы на время у соседей, направлялись сейчас к Артемовке.

Опасность подстерегала на каждом шагу. Бой хоть и кончился, но то здесь, то там еще слышались одиночные выстрелы, — это уходили на восток, отстреливаясь, разрозненные группы красноармейцев. Можно было легко напороться на неразорвавшуюся мину, а то и просто угодить под случайную пулю. Да и встреча с вражеским патрулем не сулила ничего доброго: фашисты не стали бы разбираться, кто ты и зачем выбрался из дому в такую рань.

Но там, среди болот, погибали свои! Сельчане это понимали, потому и было в коллективном порыве нечто сильнее страха.

6. ИНОГО ВЫХОДА НЕТ

Над дорогой клубился зябкий утренний туман. Выползая из болота, он медленно растекался по полю, густо затопляя низины и сглаживая воронки. Сквозь прорехи в мутной слоистой пелене, затягивающей землю, проглядывали то лошадиная морда, замершая в мертвом оскале, то покореженный ствол пушки с продырявленным щитом или человеческая рука, изогнутая в последнем рывке. Все это появлялось внезапно, точно выпрыгивало из болота как привидение, вызывая нервную дрожь. И тотчас исчезало.

Местами туман сгущался настолько, что ноги тонули в нем, как в молочном киселе, и тогда у двух совершенно обессилевших людей возникало ощущение, словно они шагают в пустоту. Поповьянц и Бумагина невольно придерживали шаг, стараясь ступать как можно тверже.

Всю ночь оба, боясь остановиться, проблуждали по незнакомой местности, то выходя на разбитую снарядами и бомбами дорогу, то еле плетясь по превратившимся в топь полям. Сводная рота, с которой шли на прорыв, перестала существовать еще вчера. Большинство бойцов полегло в многочисленных бесплодных атаках, а жалкие остатки были рассеяны пулеметными очередями.

Поповьянц и Бумагина чудом остались живы. Уже в сумерках, насквозь промокшие и озябшие, они с трудом выбрались из зарослей осоки, долго плутали в поисках дороги, потом сбились окончательно с пути и попали на пашню. Лишь под утро подошли к железнодорожной насыпи и там решили дождаться рассвета. Рухнув в густую траву, они прижались друг к другу, чтобы хоть немного согреться, но, несмотря на чудовищную усталость, задремали всего на час-полтора. Проснулись окоченевшие и, ежась от утренней прохлады, двинулись дальше, неизвестно куда.

Из-за тумана в трех шагах ничего нельзя было разглядеть. В одном месте Сара, оступившись, едва не скатилась в глубокую воронку. И тут силы оставили ее. Девушка заплакала.

— Держись, не смей раскисать, — прикрикнул Рафаэль, понимая, что только строгостью, а не жалостью может заставить свою спутницу преодолеть слабость. — Скоро придем…

— Куда?

— Хутор где-то здесь должен быть. На карте видел.

— Артемовка? До нее от Борисполя не больше десятка километров, а сколько идем!

— По прямой близко, но мы кружим.

Разговаривали они вполголоса, точно страшились разбудить тех, кто навечно заснул на погруженном в молочное безмолвие поле. Тишина вокруг стояла непробиваемая. После вчерашнего ада, когда вокруг все гудело и дыбилось, а человеческие крики сливались с диким ржанием коней и ревом моторов, эта тишина казалась особенно зловещей. Звуки глохли в ней, как в вате, оставляя звон в ушах. Даже шум шагов бесследно растворялся в пронизывающей сырости.

Дождь, прекратившийся ночью, все вокруг пропитал влагой. Мокрой была земля, трава, мокрыми были кусты, с которых при малейшем прикосновении срывались гроздья брызг. Даже воздух отяжелел и при вдохе будто застревал в горле.