Селфи - [6]

Рамадану надо отдать должное: я получил визу и разрешение на груз 200[1] всего через час. А, прилетев в Карачи, я даже не очень удивился, когда два здоровенных охранника превежливо проводили меня в большой стеклянный аквариум аэропорта «Карачи Джинна», куда уже через пять минут вошёл высокий, властный старик с огненными глазами.

– Я поеду с тобой, Андрей, – решительно объявил Рамадан, и перехватив мой воинственный взгляд, добавил: – Помолчи и выслушай. Для всех – для Евы, для Лейса, даже для моей сестры, – я сейчас на обследовании. А ты, Андрей, сам не найдёшь то место, где лежит Лили. И ещё, – Рамадан вздохнул, – твой отец был достоин и воинских почестей, и салюта, но поскольку это невозможно, то он имеет право хотя бы на то, чтобы рядом с его сыном стоял его друг. Это – всего лишь моя просьба. Но ты не откажешь мне: я обязан жизнью твоему отцу.

Больше обсуждать было нечего. Рамадан и я отправились к Индийскому океану, к месту, где были похоронены родители Лейса и Иры. Там и обрёл свой последний покой мой «Симбад Омега». Когда я опускал урну с его прахом в океан, я поднял глаза к небу. И мне почему-то показалось, что там, за облаками, серые глаза встретились с тёмно-карими. И та, кого звали Лили, взяла за руку моего отца, чтобы увести его и больше никогда не оставлять одного. Тогда я дал отцу одно, последнее обещание. Своё обязательство я собирался выполнить уже на следующий день после прилёта в Россию. Но из Москвы я был вынужден сразу же отправиться в Прагу, где провёл пять дней и ночей, вытаскивая из тюрьмы Алекса. Алекса обвиняли в убийстве. Еле-еле вытащив Алекса из «Панкраца» под все свои сбережения, я был вынужден снова вернуться в Москву, чтобы утром предстать на ковер в МВД за все мои авантюры с Лейсом.

Расследование продолжалось ещё пять дней, и я вымотался окончательно. Но хуже всех телесных недугов меня терзала боль, постепенно свивающая гнездо в моей голове и сердце. Это был шёпот души, который готовился зазвучать почище любого крика. Это было насилие любви, возвращавшейся ко мне из темноты, словно всё случившееся было вовсе не о конце, а о самой истории.

Всё возвращалось: в услышанных мной словах, в полутенях, в игре полунамеков. Даже в том, что я, гоня свой мотоцикл по трассе, замечал лишь серые «туареги» и красные «кавасаки». Даже в том, что я везде встречал только одних блондинок. И везде, даже в самом воздухе, витал аромат трижды проклятого мной белого цветка тиаре. Я ненавидел эти призраки, этот запах, все эти тайные иносказания. Но даже грань между ненавистью и любовью становилась неразличимой, как шёпот...

В день моего возвращения домой, в «Домодедово» меня, как всегда, встретила только Диана. Тихая, задумчивая, она попросилась остаться у меня, чтобы поговорить о чём-то, и при этом усиленно намекала мне на какие-то перемены в своей личной жизни. Не вникая в смысл её слов, я, заказав Диане такси, просто отправил её к матери. На следующее утро я приехал к маме сам. Дианы дома не было. Наш разговор с мамой был и трудным, и долгим. Я рассказал маме, что стало с отцом и где я похоронил его. Мама любила отца, и на мой взгляд, она имела право знать это. Это были те самые семейные дела, которые никого не касались. Мама плакала, а я утешал её. Дальше были её признания, бесконечные мольбы простить её и отца, а заодно и Дядьсашу. Потом последовали мамины просьбы выкинуть всё дурное из головы, устроить, наконец, свою личную жизнь, а также вернуться в «Альфу» ... Через час и сорок пять минут я потерял всякое терпение, вежливо сослался на усталость и уполз домой, спать.

Но сна ни в одном глазу не было. Я сидел на подоконнике, слушал музыку и воевал со своей душой. Когда-то я привык забирать всё своё, с потом и кровью. Но, сражаясь как дьявол, я не заметил, как эта война превратила в дьявола меня самого. «Вылезай из этого дерьма», - в полночь приказал себе я. На рассвете, осмыслив всё, я принял решение. Просмотрев отклики на свои письма, отправленные мной до поездки в Карачи, и те ответы, что я написал, возвращаясь из Праги, я ответил на три письма и переслал в хедхантинговое агентство своё подтверждение на три встречи. Потом, заглянув в платяной шкаф, нашёл белую хлопковую рубашку, запонки и серый костюм от Хельмута Ланга (всё очень круто, спасибо Диане). Одевшись в эту беспонтовую офисную броню, я подошёл к зеркалу и начал вывязывать узел галстука. На галстуке красовались картинки весёлых лошадок. Рыжие лошадки прыгали по продольным нитям синего галстука вперёд и вниз. Этот шедевр маркетинговой мысли «Hermès» я купил в «Duty Free», дрогнув перед ослепительно-дорогой оранжевой коробкой.

Вру. Я купил этот галстук только потому, что, ожидая рейса из Праги, я, от нечего делать, наблюдал через витрину, как похожий галстук выбирала своему мужчине блондинка. Загорелая, длинноногая, она счастливо улыбалась и весело щебетала что-то своему спутнику. А тот смотрел на неё чуть-чуть снисходительно, чуть-чуть свысока, как смотрит мужчина на принадлежащую ему женщину. Но мне, внимательно глядевшему на них через стекло витрины, было вполне очевидно, что он и она – очень давно и очень счастливы вместе. Я понял это по их жестам, по их искрящимся глазам, по их взглядам, понимающим друг друга с полунамёка. Та девушка смотрела на своего мужчину с тем слепым обожанием и истинно женским собственничеством, которое говорит: «Я люблю его, потому что он – мой, и он самый лучший на свете». В тот момент я был готов на всё, чтобы купить их счастье. Чтобы не завидовать им, я вошёл в магазин и просто купил этот галстук.