Селестина - [46]

С е м п р о н и о. Сеньора, я во всем с тобою согласен; вот та, из-за которой я в свое время ходил точь-в-точь как Калисто, потеряв рассудок, терзаясь телом и душой, день проводил в полудремоте, ночь — в бессоннице, утро — в любовных песнях под ее окном, кривлялся, прыгал через ограды, ежедневно ставил жизнь на карту, дразнил быков, объезжал лошадей, метал копья, бился на рапирах, доку­чал друзьям, ломал шпаги, лазил по лестницам, носил до­спехи и вытворял тысячу глупостей, как все влюбленные: сочинял стихи, рисовал вензеля, изощрялся в выдумках. Однако все старания пошли мне на пользу, раз я добился своего счастья!

Э л и с и я. Напрасно воображаешь, что добился! Будь уверен, не успеешь отвернуться, как в доме уж объявится Другой, милее и любезнее, чем ты; уж он-то не будет меня вечно дразнить. Приходишь раз в год по обещанию, да вдобавок опаздываешь назло мне!

С е л е с т и н а. Сынок, пусть болтает, пусть песет че­пуху! Чем больше таких слов ты от нее услышишь, тем она крепче будет любить тебя. Ты похвалил Мелибею, вот и вся твоя вина. Она только так и умеет рассчитаться с то­бой за это, а сама, думаю, ждет не дождется конца обеда, чтобы заняться — известно чем. А уж о сестрице ее и говорить нечего! Наслаждайтесь вашей цветущей юно­стью: кто в хорошую пору лучшей ждет, для того пора раскаянья придет. Как я теперь жалею о потерянном вре­мени, о той поре, когда меня, девчонку, ценили и любили! А вот теперь, черт возьми, состарилась, и никому не нужна, хоть видит бог мою добрую волю! Целуйтесь и обнимайтесь, а мне ничего другого не остается, как насла­ждаться, на вас глядя. Пока вы сидите за столом, от пояса вверх все дозволено, а будете наедине, границ вам не ставлю, их и сам король никому не ставит. Девочки-то, ручаюсь, не сочтут вас нахалами, а старухе Селестине при­дется от зависти жевать объедки беззубыми деснами. Благослови вас бог, ишь как вы смеетесь да забавляетесь, шлюхины детки, шалунишки, плутишки! Вот и пронеслись грозовые тучи, кончились раздоришки! Смотрите стол не опрокиньте!

Э л и с и я. Матушка, стучат в дверь. Вот тебе и ве­селье!

С е л е с т и н а. Посмотри, дочка, кто там. Может, с гостем будет еще веселее!

Э л и с и я. Если слух меня не обманывает, пришла моя двоюродная сестрица Лукресия.

С е л е с т и н а. Отвори ей, пусть входит в добрый час. Она тоже кое-что смыслит в делах, о которых мы тут бе­седуем, хотя и живет взаперти и не может наслаждаться своей молодостью.

А р е у с а. Разрази меня бог, если совру: поступишь в услужение — не знать тебе удовольствия и сладости любви. Никогда-то не видишь своих близких, свою ровню, никого нет, с кем поговорить на «ты», кому сказать: что ты ела за ужином? уж не беременна ли ты? сколько кур развела? пойдем к тебе закусим! покажи-ка мне своего милого! давно ты его не видела? как твои дела с ним? что у тебя за соседки? — и всякую всячину в том же духе. Ах, тетушка, как сурово звучит это важное, надменное слово «сеньора», и ведь оно постоянно должно вертеться на языке! Потому-то я и живу сама по себе с тех пор, как себя помню.

Зато похвалюсь, никогда ничьей не называлась, только своей собственной. А в особенности с теперешними хозяй­ками! Тратишь на них лучшее время, а они тебе платят за десять лет службы дрянной юбкой, которую все равно вы­бросят. Оскорбляют, ругают, притесняют так, что слова не смеешь при них вымолвить. А когда увидят, что настало время сдержать обещание и выдать служанку замуж, на­плетут про нее, будто она спит со слугой или с сыном хо­зяйки, или заигрывает с самим сеньором, или водит муж­чин в дом, или украла чашку, или потеряла кольцо; дадут ей сотню плетей и выкинут вон с задранной на голову юб­кой, приговаривая: «Убирайся, воровка, шлюха, не погу­бить тебе моего дома и моей чести!» Ждешь подношений, а получаешь поношения; ждешь, что замуж выдадут, а тебя с позором выгонят; ждешь свадебных нарядов и веселья, а уйдешь раздетая и обруганная! Вот и все награды, вот и все милости да платежи! Обещают, что мужа найдут — и последнее платье отберут. А уж если служанка в почете у сеньоры — та пошлет ее шататься по улицам с поруче­ниями из дома в дом. Никогда не назовет ее хозяйка по имени, а только шлюхой да потаскухой: куда пошла, пар­шивая? что наделала, дрянь? зачем съела лишнее, об­жора? как вымыла сковородку, свинья? почему не вычи­стила плащ, грязнуха? что ты сказала, дура? кто разбил тарелку, разиня? куда пропало полотенце, воровка? ты его, верно, отдала своему дружку! поди сюда, поганая! куда ис­чезла курица-пеструшка? живо найди ее, не то заплатишь мне первой же монетой из своего жалованья! А потом — тысяча пинков и щипков, палок да плетей. Никто им не по вкусу, никто не угодит. Крик для них развлечение, брань — наслаждение. Чем лучше работаешь, тем они меньше довольны. Поэтому, матушка, лучше я буду в своем домишке хозяйкой и госпожой, чем в богатом дворце рабой и пленницей.

С е л е с т и н а. Ты верно рассудила; понимаешь, как жить надо. Мудрецы говорят: лучше краюха хлеба, да по­кой, чем полный дом, да раздоры! А теперь помолчи, вот Лукресия.