Селекция - [4]

— Я думал, что больше вас не увижу.

Тростинка улыбнулась и посмотрела на Германа:

— Они две недели промывали мне мозги. Сказали, что безнадежных случаев не бывает и каждому можно помочь.

— И как, помогли?

Девушка пожала плечами.

— По крайней мере сегодня меня выпустили погулять без сопровождения Ассистента. Правда, с этой штукой.

Тростинка продемонстрировала Герману металлический браслет на тонком запястье.

— Он контролирует мое состояние, — пояснила девушка. — Малейший признак агрессии или раздражения — и меня тут же вырубит током.

Герман кивнул и перевел взгляд на серебристую даль озера, где медленной процессией тянулись пухлые облака. Идиллию нарушали крики чаек — отчаянные и резкие, как и тот возглас, с которым Тростинка две недели назад сорвала сеанс введения.

— Я думаю, все будет хорошо, — проговорил Герман, не зная, как еще подбодрить девушку. — Коррекция поможет нам всем.

Тростинка усмехнулась и покачала головой. Казалось, слова Германа позабавили ее.

— Нельзя помочь человеку, если он сам того не хочет, — сказала она. — Иногда я удивляюсь, почему они просто не убьют нас — агрессивных, опасных и депрессивных? Зачем нас корректировать?

— Убийство людей, рожденных в рамках программы Селекции, означало бы ее несостоятельность, — пояснил Герман. — Если Селекция допускает рождение агрессивных индивидов, то в ней что-то не так. Сама мысль об этом противна обществу, поэтому единственный путь для таких, как мы — это Коррекция или…

— Стирание, — закончила Тростинка, а затем пристально взглянула на Германа. — Вы так спокойно обо всем рассуждаете, будто Коррекция уже пошла вам на пользу.

Герман развел руками:

— Последние дни я действительно чувствую себя спокойнее, — признался он.

— Рада за вас. — Тростинка опустила голову, и Герман не увидел, какие эмоции отразились на ее лице.

В следующий миг браслет на руке девушки запищал и зажегся лиловым светом. Тростинка резко вскочила с места.

— Мне пора, — сказала она, кивнув в сторону жилых корпусов. — Время прогулки вышло. Если я опоздаю, меня снова посадят взаперти.

Герман поднялся и, отряхнув руки от песка, протянул ладонь.

— Герман.

— Агния.

Тростинка пожала руку — ее ладонь была холодной и твердой — и, улыбнувшись на прощание, оставила Германа одного на берегу озера. Он проводил ее взглядом: тонкая фигурка уходила прочь по тропе в зарослях вереска.

* * *

Герман встречался с Агнией каждый день — там же, на берегу озера. Робкие улыбки, радость в глазах, разговоры ни о чем и обо всем — так проходили их короткие встречи.

Герман посещал сеансы терапии, и Корректор радовался его успехам. Герман и сам понимал, что идет на поправку: улучшился сон, исчезла раздражительность, и та черная клякса из негодования и злобы, расползавшаяся у него внутри, постепенно испарилась. Но Герман сомневался, что причиной его медленного выздоровления стала Коррекция. Встречи и общение с Агнией — вот, что наполняло его существование смыслом, радостью и томительным ожиданием нового дня.

Чего нельзя было сказать об Агнии. Корректор разрешал ей два часа свободных прогулок, все остальное время занимали индивидуальные сеансы Коррекции. Агния не любила о них распространяться. Из коротких обрывков фраз Герман понял, что основу лечения Агнии составляла усиленная электростимуляция мозга. Когда ветер взъерошивал волосы девушки, Герман замечал следы от электродов на ее висках — круглые пунцовые подпалины на бледной коже, похожие на поцелуи неведомого монстра, пищей которому служили чувства и воспоминания Агнии.

С каждой новой встречей она словно таяла, истончалась, ускользала от Германа. Лицо ее заострилось и осунулось, кожа приобрела сероватый оттенок, а голубые глаза помутнели и превратились в темные тусклые камни, омытые холодной водой. Во время совместных прогулок на берегу озера или в парке Герман с болью в сердце замечал, что мысли Агнии витали где-то далеко. Тростинка, и раньше не отличавшаяся особой жизнерадостностью, перестала смеяться над его неловкими шутками, а их беседы, не успев начаться, заканчивались молчаливым созерцанием чаек на озере.

Однажды, когда они неспешно гуляли по пирсу, Герман не выдержал и завел разговор на единственную тему, которую они с самого начала старательно избегали в беседах.

— Почему ты попала сюда? — спросил он.

Агния остановилась на краю пирса и задумчиво посмотрела на горизонт, где смыкалась с тусклым небом серебристая озерная гладь, словно за этой линией мог скрываться ответ на вопрос Германа.

— Три года назад у меня родился сын, — тихо сказала она. — Беременность не была согласована с Селекционерами, поэтому до родов у меня брали анализы, чтобы выяснить, насколько агрессивным может стать ребенок. Пренатальное исследование генотипа показало, что у малыша был минимальный риск агрессивного поведения в будущем, поэтому Селекционеры разрешили роды.

Агния замолчала. Ее губы задрожали, а на глазах блеснули слезы. Казалось, каждое слово давалось ей с трудом, и она едва находила силы продолжать свою исповедь. Герман пожалел, что завел этот разговор, но отступать не было смысла: как и любая рана, нарыв в душе Агнии рано или поздно вскрылся бы сам. Смахнув слезу, Тростинка заговорила вновь: