Сектор обстрела - [43]

Никто на это безобразие особого внимания не обращал. Даже поощрялось. Несмотря на бытующее стойкое убеждение, что советский солдат может выдержать любые испытания, заставлять личный состав носить во время операции уставную х/б, представлялось равносильным иезуитскому истязанию. Тем более, что в горах каждый штык на счету, а каждый миллиграмм лишнего веса приносил бойцу массу страданий. Перед операцией, чтобы облегчить ношу, солдаты даже письма на броне оставляли.

В строю не хватало Белограда. Ротный поискал его глазами, но, не обнаружив на ближайших машинах, набрал уже в легкие воздух распорядиться, чтобы за ним сгоняли на командирскую машину. Как бы там ни было, а пока что Белоград числился в составе роты. Но ротного оборвал нарастающий свист. "Ни чего себе! — промелькнула мысль. — Мина!"

— Рота, воздух! — заорал Кузнецов во все горло и метнулся к ближайшей машине.

Команду можно было и не отдавать. Наученные печальным опытом бойцы и сами, не дожидаясь, когда мина обрушится на головы и разорвется тысячей раскаленных осколков, разбежались во все стороны. Следом за первой летело, как минимум, еще две.

Падая под брюхо командирского БРДМа, краем глаза Кузнецов заметил, как в люк механика-водителя двенадцатой машины вдвоем влетели Шамиль и Старостенок. В мгновение ока эти два гиганта умудрились, не выпуская из рук оружие, втиснуться под броню и захлопнуть за собой люк.

"Ого…! Какие мандраж чудеса делает. Там и одному-то тесновато", — отметил про себя ротный.

Еще через полсекунды, первая мина с оглушительным хлопком разорвалась метрах в тридцати. Из-за корпуса стоящей рядом БМПшки Кузнецов увидел только тучу взметнувшейся в воздух пыли. Через мгновение по броне застучали осколки. Ротный успел перебросить тело к дальнему от взрыва колесу. Снова рвануло. На этот раз значительно ближе. Настолько, что раскаленная волна пыли и песка захлестнула БРДМ, иссекая ротному кожу на лице и впиваясь в глаза. Третья мина разорвалась где-то у реки.

Отплевываясь и протирая глаза, Кузнецов поднял голову и от того, что увидел возле соседней машины, похолодел. В тридцати метрах стояла его БМП. Левый десант был открыт, а рядом с ним… Выплевывая зубы, пытался подняться с колен Белоград. К машине его тащил за волосы Халилов. В правой руке узбек сжимал рукоятку штык-ножа.

— Твою мать! — выругался ротный.

Одним рывком Кузнецов выкатился из-под БРДМ и под пронзительным свистом падающих мин бросился к бойцам:

— Халилов, стой! Стоя…ять!

Халилов уже поднял голову Белограда так, чтобы тот видел изуродованный труп Рустама. Похоже, Богдан и не собирался сопротивляться: руки безвольно повисли вдоль тела. Слезы вперемежку с кровью заливали его лицо. Юсуф уперся коленом в спину сержанта и оттянул ему голову назад. Открытая для удара шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Штык-нож уже взметнулся вверх.

Ротный явно не успевал. В отчаянном, безнадежном броске он закрыл глаза, чтобы не видеть, как парню перережут горло. Под ноги подвернулся булыжник. Кузнецов, утратив равновесие, рухнул на песок в метре от двери десанта. Уже утратив всякую надежду, он попытался вскочить и дотянуться до Халилова. Мощные удары под лопатку и, почти одновременно, в затылок повергли ротного наземь. Очередной взрыв накрыл его волной раскаленного воздуха и осколков.

Мина разорвалась на борту машины. Убить Рустама она уже не могла. А в правом отделении десанта с жалобным скрипом рухнула на пол гитара. Струнами на пулемет…

Глава двадцать третья

Конечно, лучше было бы дождаться приезда Богдана. Но сегодня Сан Саныч не смог отказать посетителям. Больной нужны были положительные эмоции. К тому же, попробуй не пусти. В больнице не скроешь от больных, что сегодня такой праздник — международный женский День. И хотя она была еще слаба, но невнимание со стороны близких, на фоне всеобщего праздничного настроения, только усугубило бы ее состояние. Розы красоты невиданной Валентина приняла, как и подобает — с легкой тенью презрения. Он уже привык — от нее всего, что угодно можно ожидать, она все равно сотворит все по-своему. И все же — своим звонить она ушла с улыбкой. Но ему настроение начали портить еще с утра.

Начмед ворвался в кабинет как печенег дикий. Следом за ним вошел, по всему видать, типчик с психикой уравновешенной совершенно и внешности неприметной абсолютно. Поздороваешься с таким на улице и через пол часа не вспомнишь, с кем встречался.

Федоренко навалился на стол своим чревом и выдал сакраментальное:

— Как!?

— Что, как? — на мгновение растерялся Сан Саныч.

— Ты представляешь, куда ты нас засандалил? И меня и главного, и… Как эта бумажка отсюда вышла? Как?

На стол из пухлой руки начмеда вывалился ядовито-фиолетового цвета бланк с едва различимым треугольным штампом в уголке.

— Васильич, может, Вы на нее посмотрите… сначала?

— Чего смотреть-то? Твоя подпись?.. Твоя?

Сан Саныч ждал этого «разгона». Но это было лучше, чем схватка с разъяренной Валентиной:

— Ну, моя, и что?

— А это главврач, да? Это, по-твоему, его подпись?

У Сан Саныча ни один нерв не дрогнул:

— Я не эксперт-лаборатория! Да, откуда мне знать?! Вы на больную посмотрите.