Сектор обстрела - [24]
— А духи нас тогда зажали… Как… как в сорок первом зажали. Стовба приказал нам Дана выносить. Задело его тогда. Мы то ушли и Дана вынесли, а Стовбу и пацанов, на утро, тесаками исполосованных, без ног нашли и два духа дохлых рядом. Похоже, он их зубами рвал. Я видел: они ступни ему отрезали… и жилы из-под кожи вынули…
Цымбал окаменел от страха:
— А жилы на фига?..
— Жилы?.. На шомпола наматываешь и дергаешь потом за них. Человек как кукла дергается… — пояснил Рустам. — Как он вырвался непонятно, но вырвался — факт, рядом два духа дохлых валялось. Не дополз только…
— А стихи летёха наш писал. Дан весь его блокнот себе переписал, за ночь… И песню ту в ту же ночь написал…
Мамедов уточнил:
— А потом, ту тетрадку матери отправили… Следом за телом…
Богдан достал из внутреннего кармана запятнанную кровью тетрадь с надписью «Аист»:
— Не отдал я ее. И песню позже написал. Я сам тогда, как труп был.
Старый встрепенулся:
— Ты сдурел, что ли?
— А как ты его в таком виде — маме? — возразил Богдан.
Рустам прикипел глазами к блокноту:
— Плохая примета, вещи покойника… плохая примета…
Белоград только опустил утвердительно голову:
— Знаю… Я думаю… я его сам старикам взводного в Днепродзержинск отвезу… Только домой вернусь и отвезу…
— Все равно, Данко, нехорошая примета… ой, нехорошая… — снова начал сокрушаться Мамедов.
Тяжелую паузу оборвал Халилов:
— Спой еще, Дан… «Аистов».
Богдан даже не шелохнулся. Только возразил:
— Не… После той аранжировки… той, что лабухи в клубе тогда сделали, она уже так не зазвучит.
Но Юсуф не унимался:
— А из блокнота взводного чего-нибудь, Дан?
Белоград слегка поколебался:
— Есть у него там одно… незаконченное. Что-то помешало ему. А что?.. Кто знает, может, на ту операцию мы ушли… Оно последним в тетрадке было… А может, он тоже продолжения не видел. Так бывает, упрешься в куплет, и все… душа замолкает… Я до сих пор над ним мозги сушу. Не идет, хоть ты тресни.
— Ну, ты даешь, Дан, «Аистов» за ночь сделал, а эту за год не можешь, — подал голос Цымбал.
Богдан бросил на бойца снисходительный взгляд:
— Дурень ты, Цибуля. Песни не делаются. Стовба мне говорил: песни на небесах пишутся. И так оно и есть: пока душа не запоет ничего путевого не выйдет.
Цымбал не преминул поднять все на хохму:
— Та, косячелу по локоть завали за шкурку и все запоет, даже запляшет…
— Да?.. — Белоград только грустно усмехнулся. — Ну, попробуй. Может, у тебя получится…
Пальцы побежали по грифу. Из гитары хлынули первые аккорды, следом полились первые слова:
— Сегодня вновь бессонница/ На сердце давит ранами/ И нет лекарств для памяти,/ Хранящей стон войны,/ Сегодня звезды алые,/ Как маки над курганами/ Пылают цветом кровушки/ На зелени весны/ Кто вышел с сорок пятого,/ Безногими, безрукими/ Но навсегда героями/ За Родину, за Мать…
…Это был Он. Равиль не мог ошибиться. Хотя и не слышал его голоса. Но кто еще мог играть на гитаре? Похоже, Воин сидел в шалаше дальше всех от выхода. Оставалось только доползти до него и протянуть гранату сквозь камышовую стенку прямо Воину под ноги. Он не успеет даже выбежать. Он явно сидел дальше всех от выхода. Равиль поправил «усики» предохранителя, чтобы выдернуть кольцо без заминки, и пополз к шалашу. До цели оставалось совсем немного…
…Цымбал только настроился слушать:
— А дальше, Дан?
Белоград ответил не сразу:
— Вот и я дальше хочу, а оно… Ждать надо… Душа запоет. Если тетрадь со мной, она… все равно запоет. Все равно, я закончу ее. Закончу и отвезу… матери его…
…К шалашу он подкрался почти бесшумно. Во всяком случае, никто его не заметил. И все же, как он не осторожничал, но ветка пересохшего на солнце камыша отодвинулась под его ладонью с оглушительным треском. Но скрывать свой маневр ему больше и не требовалось…
Глава тринадцатая
Такой Валентину он видел впервые.
"Кошка, чисто, кошка разъяренная…" — и восхищался и страшился он одновременно.
— Ты представляешь, что будет, если она поймет, что он еще не вернулся?!
Сан Саныч старался не демонстрировать эмоций. Несмотря на более чем особое отношение к Валентине, нужно же было еще хотя бы пытаться сохранить реноме заведующего неврологией.
А Валентина все наседала:
— Да как ты… Ты еще колеблешься, Саня! Ты растерялся, Санечка!
— А если они проверят? Ты представляешь, что они со мной сделают? Это ж Афган… Кризис уже прошел. Выйдет из наркоза и все.
— Так ты обосрался… За диплом свой обосрался. Да кто на эту справку внимание обратит?
В который раз он вспомнил забытое им однажды непреложное: "Дома и на работе — никаких танцев-манцев-зажиманцев". И снова, как обычно, в ту же секунду в мозгах вспыхнуло: "Та куда ж ты от такой денешься — кошка, чисто, кошка дикая". Но он еще сопротивлялся:
— Ты думаешь, главврач в их ведомстве не состоит? И что ты будешь с ней делать, с этой справкой? Главный, все равно, в области на пленуме. Он первый партбилет положит… А я… А я до конца дней не отмоюсь.
Валентину его возражения взбесили еще сильнее:
— Сашенька укакался… А такой жених был. Цветочки носил, а как защищать обещал. Такой рыцарь укакался. Да затолкай ты его себе в задницу, свой диплом, как клятву Гиппократа за партбилет затолкал! Подотрись ты этими бумажками!.. обоими!.. Чего ты боишься!? Уволят!? Из партии попрут!? — и добавила шепотом, — Или на костре сожгут?
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.