Сектантские рассказы - [2]

-- Привет, баптист! -- кисло начал Гарик.

-- Привет, -- спокойно ответил Миша, продолжая бриться.

Драться с утра было скучно. Вся сцена напоминала какой-то третьесортный вестерн. Фролов внутренне напрягся. Добривая щеку, он следил за отражением дедов в зеркале, коротко мысленно помолился Богу и попросил укрепить его. В то же время он собирался тотчас за первым ударом дать сдачи и разогнать своих обидчиков.

-- Да повернешься ты к нам или нет! -- зло выкрикнул один дед азиатской внешности, несильно ударил Мишу сзади кулаками по почкам и сразу отпрыгнул назад.

Фролов бросил бритвенный станок и повернулся к дедам разгневанным лицом. Но прежде чем он кого-либо ударил, его, как вспышка молнии озаряет ночной мрак, пронзили слова Христа: "А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую..." Страдание отразилось на лице Фролова... и он сдержался.

-- Он дрейфит, мужики! -- воскликнул Гарик, и тут же все трое набросились на Мишу и стали бить его, не трогая только лицо.

-- Будешь молиться? Будешь еще?.. -- пыхтели с ненавистью деды, нанося удары.

Но, странное дело, удары эти оставались почти совсем безболезненными для Фролова. Более того, он явно и верно чувствовал в себе силу в любой момент переменить исход драки. Эта уверенность помогла ему сдержаться и мысленно благодарить Бога и за такое испытание веры.

Очень скоро и деды почувствовали эту неиспользованную внутреннюю силу Фролова.

-- Ладно, хватит с него, -- с опаской сказал Гарик. -- Псих какой-то! Трясет всего! Пойдемте завтракать.

Они быстро ушли, оставив Мишу в умывальнике. Он перевел дыхание и дрожащими руками умылся, убирая остатки крема для бритья с лица. Никакой боли Миша не чувствовал, только звенело в ушах.

Тормоз, вздохнув, молча продолжил вытирать пол, как ни в чем не бывало. И действительно, в том, что произошло в умывальнике, по казарменным понятиям, не было ничего особенного.

2

Покаялся и обратился к Богу Миша Фролов довольно необыкновенно. Однажды в воскресный день, получив очередное увольнение в город, он искал дом одной старой греховодницы, которая постоянно снабжала солдат дешевым самогоном. Но Господу было угодно иное: Миша вышел на дом молитвы. Его никогда раньше так не тянуло посетить собрание, как в этот раз. Он вошел вовнутрь, утреннее служение только началось. Хор пел:

Я хочу не богатства,

Не казны серебра,

А небесного царства

И спасенья добра.

В книге вечной спасенных,

О, скажи, Боже мой,

На страницах зажженных

Я записан Тобой?...

Комок подступил к горлу, на глазах навернулись слезы, вспомнилось детство и детская вера в Спасителя... Господь нежно коснулся уже загрубевшего сердца Миши, и он едва дождался конца собрания, упал на колени и вслух помолился молитвой покаяния. Так почти каждую неделю на богослужениях стал появляться молодой брат в военной форме.

Командир роты капитан Бурдин начал ставить Фролова в пример другим солдатам, потому что он с некоторых пор возвращаться из увольнений стал всегда трезвым. "Подозрительно трезвым", -- добавлял, впрочем, Бурдин наедине со старшиной или с замполитом. Дело в том, что из увольнения в город все всегда возвращались если не пьяными, то крепко выпившими. Так повелось, и исключений практически не бывало. В этом, собственно, и был смысл увольнения, с точки зрения солдат. Чтобы понятнее был контраст Фролова на общем армейском фоне, стоит рассказать хоть коротко о рядовом Мамедове.

Рядовой Нурик Мамедов имел золотые руки и был любимцем старшины роты старшего прапорщика Закирко. Надо класть кирпич -- Нурик кладет кирпич, надо копать колодец -- Нурик копает колодец и т.д. Мамедов всякий раз готов работать, работать от души, с улыбкой. Но всякий раз за это Мамедов просится в увольнение. Наконец, взяв с Нурика страшные клятвы, что "не будет как в прошлый раз", старшина отпускает его. Вся рота с интересом ждет, чем это окончится. Очень редко Мамедов возвращался обратно сам. Обычно его приносили. Мамедов напивался самозабвенно, затем обязательно с кем-то дрался с переменным успехом и лишь затем, часа на два-три опоздав, с фонарями под глазами и национальными песнями, с порванным кителем, нередко ведомый под руки малознакомыми девицами, возвращался в расположение роты. Как всегда, капитан Бурдин объявлял ему пять нарядов вне очереди (своей гауптвахты не было, а везти нарушителя воинской дисциплины к соседям-танкистам --накладно; там просят за "исправление" то ведро краски, то ящик гвоздей и проч.) и лишал его увольнений до конца службы. Как всегда, Мамедов клялся, что все это в последний раз и никогда больше не повторится. Потом целый месяц работал как вол, вновь получал расположение старшины и ротного. Опять просился в увольнение в город. С него брали страшные клятвы... И все происходило по уже известному сценарию.

Понятно, что новоявленный трезвенник Фролов при таких обстоятельствах был несколько загадочен для отцов-командиров, которые и сами, чего скрывать, часто ходили "подшофе".

В этот день Миша так и не дождался вызова к начальству. Вечером у него разболелось правое ухо, сказались все-таки последствия столкновения в умывальнике. Он обратился к командиру взвода лейтенанту Грызову. Тот, с сочувствием посмотрев на опухшее ухо Фролова, распорядился отвезти его в госпиталь, расположенный в городе.