Сексус - [180]

дело обыкновенное, каждый с ней встретится. А я отказываюсь умирать. Я настроился жить вечно. Смерть — простая штука: похоже на психушку, только подрочить не удастся. Нед сказал, что ты любишь трахаться. Еще бы, это каждый любит. Ну а дальше что? Через десять лет твоя попка сморщится, а сиськи повиснут, как пустые грелки. Десять лет пройдет или двадцать – не имеет значения. Еще несколько перепихонов и… ты иссякла. И что? Кончились хорошие времена, и наступит тоска. И не ты сейчас управляешь своей жизнью – твоя дыра это за тебя делает. Ты сдалась на милость стоячего члена…

Я остановился перевести дух, слегка удивленный, что мне пока что не врезали по морде. Глаза у Неда блестели – то ли от восхищения, то ли от негодования. Я надеялся, что хоть кто-нибудь вскочит, швырнет бутылку, расколотит посуду, заорет, завопит, ну хоть что-нибудь сделает, вместо того чтобы сидеть на месте и смотреть на меня вытаращенными глазами. И чего я накинулся на Марселу, она ведь ничего мне не сделала. Я просто зло на ней сорвал. Мона должна была остановить меня… Я, пожалуй, даже рассчитывал на это в глубине души. Но она оставалась удивительно спокойной, безразличной даже.

– Ну, я теперь выговорился, – подвел я итог. – Прости меня, Марсела, пожалуйста. Сам не знаю, с чего я так… Ты этого не заслужила.

– Все в порядке, – беспечно отозвалась Марсела. – Я же понимаю, что тебя что-то грызет. И что дело не во мне… Потому что… ну, никто из тех, кто меня знает, такого про меня не скажет. А чего ты от джина отказываешься? Видишь, что вода с тобой сделала? Ну-ка давай…

Я хватанул полстакана неразбавленного джина и снова был готов высекать искры из-под копыт.

– Вот видишь, – сказала Марсела, – почувствовал себя человеком. Возьми-ка еще цыпленка, салат картофельный. Тебе трудно оттого, что ты слишком чувствительный. Точь-в-точь мой старик. Он собирался стать министром, а ему пришлось работать бухгалтером. И когда он взвинчивал себя до предела, мать позволяла ему напиться. Он лупил нас тогда почем зря, и меня, и мать. Но зато ему становилось легче. Нам всем становилось легче. Все-таки уж лучше отколотить кого-нибудь, чем говорить обо всех гадости. И ему не было бы лучше, окажись он министром: у него была врожденная ненависть ко всему миру. Ему доставляло удовольствие поносить всех на свете. Вот почему я не могу ненавидеть людей… Я слишком насмотрелась на своего отца. Ну да, я люблю трахаться. А кто не любит? Как ты сам говоришь. Мне нравится, чтобы все было тихо и спокойно. Я люблю давать людям радость, если могу. Может быть, это и глупо, но от этого на душе становится хорошо. Видишь ли, мой отец считал, что сначала все должно быть разрушено, без этого, мол, мы никогда не заживем хорошей жизнью. А моя философия, если это можно считать философией, заключается как раз в противоположном. Не вижу смысла в разрушении. Ты твори добро, а зло пусть идет своей дорогой. Вот такая женская точка зрения. Я консерватор. Я думаю, что женщинам не надо умничать, чтобы не делать из мужчин дураков.

– Да будь я проклят, – завопил Нед, – я никогда не слышал от тебя ничего подобного!

– Конечно, не слышал, миленький мой. Ты же не мог поверить, что у меня в голове есть мозги, верно ведь? Получил свою еблишку, отвалился и заснул. Я уже год спрашиваю, когда мы поженимся, а ты никак не можешь ответить. У тебя, видишь ли, другие проблемы. Ну что ж, в один прекрасный день ты обнаружишь, что у тебя осталась только одна проблема – ты сам.

– Правильно! Молодчина, Марсела! – неожиданно подала голос Мона.

– Что за черт! – сказал Нед. – Вы что, сговорились?

– Ты знаешь, – задумчиво, как бы рассуждая сама с собой, продолжала Марсела, – иногда мне кажется, что я и в самом деле просто клуша. Сижу и жду, когда этот тип на мне женится. Предположим, женится – и что? Разве после свадьбы он будет меня понимать лучше, чем до нее? Он же не любит. Если мужчина любит, он не задумывается о будущем. Любовь – это игра, а не страховой договор. Мне кажется, я наконец разобралась сама с собой… Нед, больше я о тебе беспокоиться не буду. Ты теперь сам о себе побеспокойся. Ты, правда, из тех, о ком всегда надо беспокоиться, – и ты неизлечим, ты и меня заставил беспокоиться какое-то время о тебе. Но это время кончилось. Я не хочу быть нянькой, я хочу быть любимой.

– Черт, никак разговор пошел всерьез? – Нед был явно ошарашен столь неожиданным поворотом.

– Всерьез? – с усмешкой переспросила Марсела. – Я ухожу от тебя. Можешь оставаться свободным на всю долгую жизнь – и никаких проблем знать не будешь. Да и у меня как гора с плеч свалилась. – Она повернулась ко мне и протянула руку. – Спасибо тебе, Генри, за подсказку. Думаю, не такую уж чушь ты говорил…

22

Клео по-прежнему царствовала в бурлеске на Хьюстон-стрит. Она стала чем-то вроде местной Мистенгет 122. Нетрудно было понять, почему так восхищалась ею та публика, которую братья Минские собирали под крышей своего Зеленого театра. Достаточно было только постоять возле кассы дневных представлений, посмотреть, как она просачивается туда каждый день. Правда, вечером публика прибывала более изысканная, из всех уголков Манхэттена, Бруклина, Квинса, Бронкса, Стейт-Айленда и Нью-Джерси. Да и Парк-авеню поставляла сюда своих обитателей.