Сексуальная жизнь наших предков - [3]

И сейчас, хотя все происходило не во сне, наяву, её сознание будто распалось, раздвоилось. Одна Ада лежала в постели, чувствуя, как медленно отступает волна удовольствия, сердце понемногу восстанавливает ритм, а дыхание успокаивается, другая парила под потолком, бестелесная, но живая. И эта вторая, видя не только комнату с кроватью, но и парк за стеной, и готические окна библиотеки, в которых даже в этот полуночный час горел свет, и каждую комнату дома в далёкой Болонье, и ту, что ещё дальше, в Доноре, сперва подумала: «Разве такое бывает?» – а потом: «Вот теперь я наконец понимаю, почему это называют "маленькой смертью"».

Ада Бертран была женщиной рациональной. Даже чересчур. Она никогда не теряла контроля над собой. Частенько любовники (те, кому не повезло сразу уснуть) возмущались, что она всегда оставалась сосредоточенной и внимательной, а партнёров находила порой забавными, порой скучными, но в любом случае достойными пары-тройки критических стрел. Словно профессор, готовый выставить студенту оценку в зачётку, или член жюри конкурса, притворяющийся его участником. Да ещё и старающийся подобрать правильные слова, на ходу дающий определение тому, что нельзя понять, а можно только почувствовать, чему нет и не может быть названия.

Там, под потолком, за миг до возвращения в своё лежащее в постели тело, вторая Ада подумала: «Невероятно, что я впервые поняла это только здесь, в Кембридже. Мне тридцать семь, и это моя первая маленькая смерть. И теперь я возвращаюсь. Я была мертва, а теперь возрождаюсь в мире живых».

Ещё более невероятно, что всё это случилось во время конгресса историков античности, собравшегося в Кембридже в июне 1979 года, чтобы поговорить о некийе (или, по-гречески, как предпочитала Ада, некуйе) – путешествии за край ночи, откуда мёртвые возвращаются, чтобы поговорить с живыми.

2

Получив приглашение на конгресс, Ада сперва решила было, что ехать ей не хочется. Организаторов она почти не знала, поэтому не могла понять, насколько весомы их исследования и по каким критерием подбирались докладчики, а рисковать своей репутацией серьёзного учёного не собиралась. Допустим, репутация эта пока не так высока, но ещё может вырасти, так что стоило бы её поберечь. Да и время неудачное: в конце июня она обещала дяде Танкреди дней на двадцать приехать в Донору, чтобы, как обычно, составить ему компанию и помочь перебраться на лето в загородный дом. Конечно, можно попросить Лауретту её подменить; кузина фыркнула бы, но не отказала. Правда, дядя наверняка обидится – хотя бы потому, что в августе Ада тоже не могла его навестить: она уже запланировала путешествие в Грецию с Дарией, своей лучшей подругой и напарницей по всем авантюрам ещё с университетских времён. И это был не отпуск, который можно отложить, а деловая или, точнее, исследовательская поездка. Без неё об осеннем конкурсе и мечтать не стоило.

К тому же в августе в Эпидавре собирались ставить рок-оперу Мимиса Плессаса, вдохновлённую мифом об Орфее и Эвридике. Такую возможность Ада тоже не могла упустить: повторять это необычное представление, скорее всего, не будут. Дария, которая отправлялась с ней за компанию, чтобы поснимать греческие пейзажи и использовать их в своей работе декоратора, отложить поездку могла, Ада – нет. Но не оставлять же дядю в одиночестве в июне?

Дария убеждала её: «Это займёт всего пять дней. И учти ещё, что твой доклад опубликуют, а оно того стоит. У тебя же все готово, напрягаться не придётся. Это самый красивый колледж в городе, поездку и проживание оплачивают и тебе, и сопровождающему, так что можешь взять меня с собой. Кембридж в начале лета чудесен. Не представляешь, сколько бесценных фотографий я могла бы сделать в этих садах... И потом, может, нам встретится какой-нибудь привлекательный японец, как в прошлый раз, в Оксфорде...»

То, о чём она говорила, случилось несколько лет назад, на углублённом курсе английского языка. Японские девушки, которые его посещали, оказались редкостными уродинами: все как одна с длинными лошадиными лицами и именами, начинающимися с «кацу-»^[2], что вызывало непрестанное веселье итальянцев. А вот трое их земляков были так красивы, что дыхание перехватывало: высокие, стройные, мускулистые, с чувственными губами... И лодку по Айзису^[3] они водили с большим знанием дела – во всяком случае, по словам Дарии, проверявшей это под одеялом. В абсолютной, надо сказать, тишине. Она испытала всех троих по очереди, так что её экспертное заключение можно было считать совершенно обоснованным, в то время как Ада ограничилась ухаживаниями некого голландца с вечной трубкой в зубах, которые, впрочем, так ничем и не кончились.

Дария тогда уже наслаждалась прелестями брака, но летом, особенно за границей, не считала необходимым хранить мужу верность. Она много лет принимала таблетки, а на курсах при женской консультации научилась предохраняться и от венерических заболеваний. О мужчинах она предпочитала ничего не знать и им о себе не рассказывала, считая, что этим гарантирует отсутствие преследований, телефонных звонков, писем и сожалений. Интрижка, трах – и хватит, говорила Дария. Она держалась за мужа, но считала делом чести быть настолько современной и раскрепощённой, насколько это только позволял брачный договор.