Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [93]

Борис отрывается от чтения поздравительных телеграмм.

– Костя, – произносит он, – зачем пришел?

– Не для того, чтобы тебя поздравлять. Пришел не в качестве соседа или друга. Я здесь по официальному делу. В моем доме сидит Поликарпов и ждет ответа.

– Ответа на что?

Федин чешет кустистую седую бровь.

– О том, откажешься ли ты от Нобелевки.

Борис бросает на стол телеграмму, которую держал в руках.

– Ни за что.

– Если ты не сделаешь этого по собственной воле, они тебя заставят. Ты это сам прекрасно знаешь.

– Пусть делают со мной все, что хотят.

Федин подходит к окну, из которого открывается вид на сад Бориса. Внизу у дома появилось несколько журналистов. Федин проводит рукой по волосам.

– Ты знаешь, что они могут с тобой сделать… Я помню, как это было. Как твой друг…

– Ты же сказал, что пришел ко мне не как друг, – прерывает его Борис. – Так в качестве кого ты сюда пришел?

– В качестве коллеги-писателя. В качестве гражданина.

Борис ложится на кровать. Металлическая сетка каркаса кровати скрипит под тяжестью его веса.

– Так в качестве кого ты пришел? В качестве писателя или гражданина?

– И того, и другого. Ты сам и писатель, и гражданин.

До Бориса дошли слухи о том, что Федину пророчат пост первого секретаря правления Союза писателей СССР[24], поэтому долго думает, прежде чем ответить ему.

– Inventas vitam iuvat excoluisse per artes.

– Вергилий, – отвечает Федин, – «Изобретение делает жизнь лучше, а искусство – прекраснее».

– Именно эта цитата выбита на медали Нобелевского лауреата.

– И чью жизнь ты улучшил своим романом? Своей семьи? – Федин понижает голос. – Любовницы? Или свою собственную?

– Дай мне время подумать, – Борис закрывает глаза.

– Времени нет. Как только я вернусь, Поликарпов потребует от меня ответа.

– Пойди погуляй. Не возвращайся сразу домой. Мне нужно время.

– Два часа, – произносит Федин, стоя на пороге комнаты. – У тебя есть два часа.

Как только Федин уходит, Борис поднимается с кровати, подходит к письменному столу и пишет телеграмму Нобелевскому комитету.

«Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен. Пастернак».

Запад. Октябрь-декабрь 1958

Глава 23. Ласточка. Двойной агент

Он стоял на фоне дерева с опавшими листьями. На нем был плащ с поясом и шапка. Одна ладонь была поднята на уровень сердца. Текст под фотографией был на французском, но слово «Нобель» я прочитала без труда.

– А что написано в статье? – спросила я говорящего по-английски официанта, который принес заказанный мной petit pain au chocolat.

– Борис Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе.

– Да? Ну, это поднимет продажи его книг, – ответила я. – А вы читали его роман?

– Конечно!

Казалось, что уже все прочитали «Доктора Живаго». Благодаря усилиям моего бывшего работодателя роман незаметно пересек границу СССР и нашел своих читателей в стране, в которой был написан. В Агентстве, конечно, не рассчитывали на то, что Пастернак станет Нобелевским лауреатом, но тем не менее наверняка считали, что произошло это во многом благодаря их собственным усилиям. Я представила себе, как сотрудники Агентства встали в круг, поздравляют друг друга и отмечают успех шотами водки. В кругу этих людей своим мысленным взором я не наблюдала Генри Ренне. Его тогда не было в Вашингтоне. И я точно знала, где он находится.

Приехав в Париж, я поселилась в отеле Lutetia не под именем Сэлли Форрестер или любым другим именем, которые использовала ранее. На этот раз я воспользовалась совершенно новым именем – написала, что я – Ленора Миллер. Потом я опустила в ярко-желтый почтовый ящик письмо, адресованное Sara’s Dry Cleaners. В письме содержался точный адрес Генри в Бейруте, а также информация о задании, которое он выполняет. Генри помогал наладить работу прозападной и поддерживавшей Фуада Шехаба[25] радиостанции.

Изначально я не планировала сдавать Генри. Если Фрэнк был прав, и Генри действительно являлся двойным агентом, мне хотелось бы собрать на него достаточно информации, чтобы с ним разобрались сами американцы. В течение многих лет члены внутреннего круга Агентства считали, что я только кудрями трясу да смеюсь над их тупыми шутками, но все это время я внимательно слушала, что они говорили. И когда Генри узнал, что я им слишком сильно интересуюсь и навожу о нем справки, то быстро положил конец моей карьере. Ничего не поделаешь. Приходится приступать к плану Б.

Только Беверли знала, что я уехала из страны. Она даже не спросила, куда я направляюсь, но, узнав, что я беру билет в один конец, моя старая подруга по Управлению стратегических служб вышла из кухни и через пару минут вернулась с конвертом, в котором лежала серьезная «котлета» денег.

– Бери, – сказала она, – это его деньги для игры в покер. Он о них никогда и не вспомнит.

Я ответила, что не могу взять их, а она сказала, чтобы я бросила эти глупости. Потом Беверли сняла с запястья браслет с бриллиантами, который муж подарил ей в виде извинения за очередную измену, и передала мне со словами: «И вот это заложи».

В свою последнюю ночь в Вашингтоне я поставила на проигрыватель пластинку и вынула свой чемодан, даже не зная, куда поеду.