Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [27]

На четвертый день на моих ранее нежных ладонях образовалась мозоль, и я уже могла полноценно работать киркой. Я поднимала кирку над головой и вонзала ее в землю с чудовищной силой. К концу дня я сделала свою норму и получила свой дневной рацион. Правда, тогда я смогла съесть только часть. Мое тело привыкало к новой жизни быстрее, чем мой ум. Ведь именно так всегда и происходит, верно, Анатолий?

Прошли эти страшные первые дни, потом недели, потом месяцы, а потом и года. Это были не дни в календаре, а количество выкопанных в земле ям и количество пойманных на теле вшей. Эти годы прошли в мозолях, волдырях и убитых в бараке тараканах. Существовало всего два времени года: зима и лето, и непонятно, что было хуже.

Я поняла, что нужно человеческому телу для того, чтобы выжить. Телу для этого особо много не надо. Я могла выжить на 800 граммах хлеба, двух кубиках сахара и супе, таком жидком, что было не понятно, что это – еда или подсоленная вода.

Но чтобы выжить и остаться в здравом уме, нужно гораздо больше, поэтому Боря всегда был со мной рядом. Мне казалось, что я чувствую, когда он обо мне думает, – в те моменты я ощущала покалывание на задней стороне шеи и на руках, вниз от плеч к ладоням. Я периодически чувствовала это в течение нескольких месяцев, но потом прошел год без этого ощущения, потом еще один. Что бы это могло значить? То, что его нет в живых? Если меня отправили в ГУЛАГ, то его наверняка тоже не пожалели.

Анатолий, должна признаться, что полученные мною пять лет – это по местным меркам ничто. Только москвичи получали такие смешные сроки. Об этом мне напоминал бригадир нашего барака, украинка по кличке Буйная, которую осудили на десять лет за то, что она украла в колхозе мешок муки. Это была сильная и жестокая женщина, богато наделенная качествами, которых у меня не было. Постепенно я становилась сильнее, но все же на работе была одной из самых отстающих, поэтому Буйная неоднократно говорила мне о том, что обо мне думает.

Однажды, когда мы вернулись с работы, я слишком устала, чтобы пойти помыться, и сразу же отправилась на свою койку, даже не сняв грязную одежду. Как только я закрыла глаза, раздался громкий голос Буйной: «Номер 3478!» Ее голос был похож на карканье вороны, и обращалась она ко мне, как надзиратели, – по номеру.

Я не двигалась. Но Буйная еще раз выкрикнула мой номер, и лежавшая подо мной Анна потыкала в мой матрас. «Ответь ей, а то проблем не оберешься», – прошептала она.

Я приподнялась.

– Да?

– Я-то думала, что москвичи любят чистоту. А от тебя несет, как от параши.

Обитательницы барака № 11 рассмеялись, и я почувствовала, что краснею. От меня действительно воняло, но в бараке были женщины, от которых пахло еще хуже.

– Я родилась в землянке, – продолжала Буйная, – но даже меня научили тому, что раз в неделю надо подмываться.

Теперь понятно, почему с тобой хотят иметь дело только предатели и поэты. Ведь ты здесь из-за поэта сидишь?

Смех в бараке становился громче, и я слезла с нар. Ноги тряслись так сильно, что, как мне показалось, от этого начал вибрировать пол. Я чувствовала, что все смотрят на меня и ждут моего ответа. Я ничего не сказала, а только повернулась лицом к стене, после чего Буйная и все остальные засмеялись еще громче. Она собрала свои грязные вещи, подошла из центра барака, где стояла, к моим нарам, и бросила свое грязное белье на мой матрас.

– Пока сама моешься, постираешь мои грязные вещи, – приказала она.

Анатолий, мне хотелось бы написать, что в этот момент я отвернулась от стены и бросила в лицо Буйной ее грязные вещи. Что я набросилась на нее с кулаками, и хотя она все-таки меня побила, но я заслужила ее уважение.

Но ничего подобного не произошло. Я взяла ее грязное белье, подошла к раковине и постирала его, намыливая своим собственным обмылком, после чего развесила ее вещи на веревке поближе к горящей печурке. После этого я разделась и вымылась холодной водой. Потом заснула. На следующий день повторилось то же самое.

Если бы во время наших встреч на Лубянке я сделала то, что вы, Анатолий, от меня хотели, я бы получила меньший срок? А если бы я сейчас дала вам ту информацию, которую вы хотели получить, это помогло бы мне? Если я признаюсь во всем, в чем меня обвиняли, отпустят ли меня на волю? Или мне все же лучше закончить все это и зарезаться острым концом кирки?

Можно было бы предположить, что зимой в лагере очень трудно, но, как оказалось, летом еще трудней. Летом нас отправляли на сельхозработы. Наши робы были сшиты из так называемой «чертовой кожи», которая не пропускала воздух и в которой мы сильно потели. На коже появлялись раны и экзема от пота, а также от постоянных укусов мух. Чтобы защитить лицо от солнца, мы делали из марли и ржавой проволоки повязки на лицо, похожие на те, которые носят пчеловоды. Женщины-крестьянки, которые провели в лагере по десять лет и кожа которых почернела и задубела, смеялись над нашими московскими приспособлениями и нашей нежной и белой кожей. Этим женщинам было тридцать или сорок лет, но выглядели они на все шестьдесят или семьдесят. Они знали, что со временем мы перестанем заниматься этой ерундой и позволим солнцу испепелить последние следы красоты, сохранившиеся на наших лицах.