Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [107]

Тем не менее внутрь меня так и не пускали.

Войти в большой дом мне разрешили только после того, как он умер. Зинаида распахнула дверь, я стремительно вошла в дом и бросилась к его еще теплому телу. Комнату только что прибрали, сняли грязные простыни и умыли его, но там стоял запах антисептических средств и экскрементов.

Мы в последний раз остались с ним наедине. Я взяла его за руку. Борино лицо было похоже на скульптуру, и я представила себе посмертную маску, которую с него снимут в скором времени. В течение последних нескольких недель я много думала о том, что может произойти после его смерти, но все было совсем не так, как я себе представляла. Воздух был таким же, как и раньше, мое сердце по-прежнему билось, земля продолжала вертеться, и ощущение того, что жизнь продолжается, показалось мне ударом лошадиными копытами прямо в грудь.

Я держала его за руку и слышала, как в соседней комнате обсуждают похороны.

Я сказала себе, что это будет последний раз, когда мы остались наедине, поцеловала его в щеку, поправила простынь и вышла.

Мне не нужно было заниматься организацией похорон, не нужно было заниматься его телом, и меня не осаждали репортеры. Все, что мне оставалось, – это помнить.

Я вспоминала о том, как он впервые взял мою руку, и тогда я даже понятия не имела, как может трепетать мое тело. Я вспоминала, как он читал мне первые страницы романа «Доктор Живаго» и как останавливался после каждого абзаца, чтобы увидеть мою реакцию. Я вспомнила о тех днях, когда мы гуляли с ним по широким бульварам столицы, и как мне казалось, что мир становится больше каждый раз, когда он на меня смотрел. Я вспоминала те дни, когда мы занимались любовью.

А еще я вспомнила те дни, когда я умоляла его остаться со мной в кровати, а он все равно уходил. И еще я вспомнила тот день, когда я вернулась в Москву на поезде из Потьмы, и, увидев, что он не пришел меня встречать, мне захотелось развернуться и поехать назад. Я вспомнила наши размолвки, когда он говорил, что между нами все кончено, и гадости, которые я говорила ему в ответ. Я вспомнила о Борином чудовищном эгоизме, когда он был на пике своей популярности, а также о том, каким человеком он стал после того, как последствия публикации романа «Доктор Живаго» отняли у него все его душевные силы.

Его одели в его любимый серый костюм и положили в простой сосновый гроб. Пока в доме проходила панихида, я ждала на улице. В доме играл пианист Святослав Рихтер, и звуки музыки раздавались из открытых окон.

Музыка закончилась, и гроб с его телом вынесли наружу. Они немного задержались в саду, который Боря так любил. Я стояла у гроба напротив Зинаиды. Она была вдовой, а я – почти вдовой. Я рыдала, и Митя с Ирой держали меня под руки. Зинаида грациозно стояла молча.

Похоронная процессия двинулась по склону холма к кладбищу, на котором Боря хотел быть похороненным под тремя высокими соснами.

Несмотря на то, что в газетах о его кончине упомянули лишь парой строк, на похороны пришло довольно много людей. Сотни, а может быть, и тысячи. Проститься с ним пришли молодые и старые, рабочие и студенты, соратники и враги, служащие и агенты органов, одетые как служащие, иностранные и советские корреспонденты. Все они собрались там, чтобы отдать дань уважения человеку, который изменил их жизнь.

В тот день на могиле читали его стихи, произносили речи и молитвы. Я смотрела в открытый гроб, в который положили самые разные цветы: от сирени до яблоневого цвета. Из задних рядов какой-то молодой человек начал цитировать последнее четверостишие из Бориного стихотворения «Гамлет»:

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти.

На последней строке к нему присоединились и остальные. Потом какой-то человек официальным тоном громко объявил, что похороны закончены. «Не надо никаких демонстраций», – сказал он и приказал закрыть гроб. Я оттолкнула стоявших впереди меня людей, прорвалась к гробу и в последний раз поцеловала Борино лицо. Потом меня оттеснили и закрыли гроб крышкой. Люди начали громко протестовать против такого резкого завершения похорон, но их заглушил стук молотков, вбивающих гвозди в дерево. От каждого удара молотка я вздрагивала, меня начало трясти, и я поплотнее закуталась в пальто.

Когда гроб начали опускать в землю, из толпы раздались крики: «Слава Пастернаку!» Я вспомнила тот день, когда впервые услышала, как на поэтическом вечере он читает свои стихи и как его поклонники были не в силах себя сдержать и произносили последние строки его стихов раньше самого поэта. Я вспомнила, как сидела на балконе и надеялась на то, что он сможет увидеть меня несмотря на яркий свет, бьющий в глаза и направленный на сцену. Тогда он меня не увидел, но с того дня мой мир перевернулся.

После похорон я больше никогда не видела Зинаиду. Она и ее семья сделали все возможное, чтобы стереть мое имя из официальной истории жизни поэта. Я боролась с ними много лет. Я знала, какими эпитетами они меня называли. И хотя они заклеймили меня как искусительницу, женщину, соблазнившую поэта ради славы и денег, разрушительницу семейного очага, меня успокаивало то, что образ Лары, который останется на века, он написал именно с меня.