Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - [63]

— Это был какой-то залой одиночества,—рассказывала она несколько позже. — Инесса приехала такая усталая и разбитая, такая исхудавшая. Ее утомляли люди, утомляли разговоры. Она старалась уединиться и по целым вечерам оставалась в своей темной комнате, так как там не было даже лампы.

В то же время она отмечала, что Инесса была «сильно истощена и крайне расстроена нервно». Врачи это наблюдение подтвердили, записав точно такие же слова в медицинской книжке.

Между тем прогулки, который совершала Инесса, становились все продолжительнее, по вечерам она уже не сидела в своей темной комнате, а приходила в музыкальный салон и часами играла на рояле. У нее появился аппетит, на щеках — румянец, она стала замечать людей, азартно играла в крокет, охотно шутила, заразительно смеялась, словом, пошла на поправку.

Это видно из письма, которое она отправила дочери: «Мы уже три недели в Кисловодске, и я не могу сказать, чтобы до сих пор мы особенно поправились с Андреем. Он, правда, очень посвежел и загорел, но пока еще совсем не прибавил весу».

Да уж, прибавить весу в тех условиях было трудновато. Не случайно сами курортники не без иронии говорили: «Мы тут не питаемся, а немножко подкармливаемся».

А вскоре комендант запретил ходить в горы — оттуда доносилась не просто стрельба, а раскаты артиллерийской канонады. Страшновато становилось и по ночам: то совсем рядом застучит пулемет, то разорвется граната. Это пытались прорваться из окружения остатки белогвардейского десанта генерала Фости-кова, которых поддерживали бандитские шайки всевозможных абреков.

Изменилась обстановка, изменилось и настроение Инессы. Вскоре в Москву полетело совсем другое письмо: «Я сначала все спала день и ночь, а теперь, наоборот, совсем не сплю. Погода здесь неважная, частые бури, а вчера было совсем холодно. Вообще не могу сказать, чтобы я была в большом восторге от Кисловодска. И сейчас начинаю скучать».

Чтобы дочь не волновалась, Инесса ничего не пишет о фронтовой обстановке, а ситуация между тем осложнилась настолько серьезно, что было принято решение всех отдыхающих немедленно эвакуировать. Как всегда, кто-то запаниковал, заплакал, запричитал, что не хватит мест, что нужно усилить охрану, что надо потребовать бронепоезд. И тогда на помощь пришла Инесса.

— Тихо! — перекрывая вопли и причитания, закричала она. — Без паники! Белые еще далеко. А пулеметы стреляют наши. И пушки бьют тоже наши. Пули и снаряды летят не в нашу сторону. Так что нечего размазывать сопли! — неожиданно лихо закончила она. — Комендант, прикажите прежде всего отправить женщин и детей. А замыкать колонну буду я!

Тут уж не на шутку испугался комендант. Он читал сопроводительное письмо Ленина и прекрасно понимал, что, если с головы Инессы упадет хотя бы один волос, ему несдобровать.

— Нет, товарищ Инесса, — набравшись храбрости, заявил он. — Так дело не пойдет! За эвакуацию отдыхающих отвечаю я, и, если что не так, Реввоенсовет будет спрашивать с меня. Хоть вы здесь и по приказу наркома, но раз вы отдыхающая, то извольте соблюдать дисциплину. Первыми поедут женщины и дети. Это приказ! На вас, товарищ Инесса, он распространяется так же, как и на других.

—Молодец, комендант, — улыбнулась Инесса.—Давно бы так. Куда хоть едем-то?

— Для начала в Нальчик. А там посмотрим...

До ближайшей остановки, которая была во Владикавказе, тащились четверо суток. Кто-то в пути заболел, кто-то чуть было не отстал, кто-то умолял положить в больницу, всем им на помощь приходила Инесса. Зато во Владикавказе ее ждала совершенно неожиданная и от этого еще более приятная встреча. Когда на перроне к ней бросился одетый в военную форму красавец грузин, Инесса на какое-то мгновение даже отшатнулась, а потом радостно расхохоталась.

— Батюшки-светы! — всплеснула она руками. — Да неужто это мой любимый «сельский учитель»? Неужто вы сюда прямо из Длинной Ослицы? А уроки французского не забыли? А как на всю округу пели грузинские песни, помните?

— Помню, дорогая товарищ Инесса, все помню, — почтительно склонил голову Серго Орджоникидзе. — Лонжюмо—это на всю жизнь. Именно там, благодаря вам и Владимиру Ильичу, я научился думать и стал сознательным большевиком.

— Вы далеко пошли, дорогой Серго. Вы стали не просто сознательным большевиком, но еще и полководцем, членом Реввоенсовета Кавказского фронта.

— Ну что вы, — смутился Серго. — Какой из меня полководец?! Военному делу я еще только учусь. А как вы? Как отдохнули? Как здоровье? Как сынишка? — сменил он тему, отметив про себя, что выглядит Инесса неважно.

— Отдохнула вполне прилично, — храбро начала Инесса, хотя прекрасно поняла погрустневший взгляд Орджоникидзе. — Андрюшка поправился. Я тоже. Хотя не прибавила ни одного килограмма,—не удержалась она от кокетливого тона, но тут же поникла. — Что, товарищ Серго, я изменилась? Постарела?

— Что вы, что вы! — вспыхнул Серго. — Абсолютно нет; дорогой товарищ Инесса! Я бы даже сказал — помолодели.

— Ну, это вы хватили, — отмахнулась Инесса. — Это вы говорите как кавказский мужчина. Но все равно приятно! — озорно улыбнулась она.

Отдохнув денек во Владикавказе, горе-курортники двинулись дальше, но буквально через сутки застряли в Беслане. На этот раз надолго. Там было такое скопище людей, такая гнусность, мерзость и грязь, что, как считали врачи, именно эта стоянка стала для Инессы роковой.