Секретные архивы НКВД-КГБ - [56]

А вот два бравых полковника — Антонов и Семенихин — в отставку ушли не по болезни, а по возрасту. Судя по их послужным спискам, они вовремя поняли, к чему приводит ежедневная стрельба по живым мишеням, и пробились в руководители групп. Иначе говоря, сами они в последние годы не расстреливали, а лишь наблюдали, как это делают подчиненные, само собой разумеется, время от времени делая замечания и делясь своим богатым опытом.

РЕЗЕРВ «ОРДЕНА» ПАЛАЧЕЙ

Я уже говорил о том, что палач непременно должен быть коммунистом. Это — главное условие вступления в этот своеобразный «орден». Но было еще одно, не менее важное: практически каждый палач должен был пройти тюремную школу и поработать надзирателем. Почему? Да, видимо, потому, что, говоря словами Марии Спиридоновой, он видит, как человек превращается в вещь, больше того, он этому способствует. А раз человек стал вещью, то впоследствии ничего не стоит эту вещь сломать, а то и вдребезги разбить. Значит, надзиратели — это и питательная среда, и своеобразный резерв для пополнения «ордена» палачей.

Но ведь надзиратели не только были, они есть и сейчас, как, впрочем, есть и потенциальные исполнители расстрельных приговоров. Как я ни старался, познакомиться с ними не удалось, а вот с надзирателями и их начальниками пообщался вволю, и не где-нибудь, а в вошедшей в историю Лефортовской тюрьме. Как я туда попал — разговор особый, но, к счастью, не в качестве постояльца, а, скажем так, с целью ознакомления.

Итак, я стою около ничем не примечательных ворот. Не прошло и секунды, как они сами собой распахнулись: то ли сработал фотоэлемент, то ли кто-то невидимый нажал на кнопку. Крутоплечий прапорщик, не спрашивая документов, назвал меня по имени-отчеству, распахнул одну дверь, другую, третью, потом два марша наверх — и я в кабинете начальника.

— Юрий Данилович, — поднялся он навстречу. — Проходите. Садитесь. Будьте как дома.

При слове «садитесь» я невольно вздрогнул, но решил отшутиться и бодро подхватил:

— Да уж... как дома. Хотя, как говорят опытные люди, раньше сядешь — раньше выйдешь!

— Не всегда. Можно вообще не выйти, — со знанием дела заметил начальник.

Я достал блокнот, фотоаппарат, диктофон и приготовился к беседе. Но Юрий Данилович протестующе поднял руки.

— Нет, нет и нет! Уговор будет такой: фамилий ни у кого не спрашивать, а фотографировать только то, что я разрешу.

— Фотографии — куда ни шло. Но как же без фамилий? — удивился я. — У нас так не принято.

— А у нас принято именно так. По имени-отчеству мы обращаемся не только друг к другу, но и к подследственным, а они точно так же к нам. Так что обойдемся без фамилий и портретов.

С начальником тюрьмы лучше не спорить, решил я и включил диктофон.

— Не могли бы вы внести ясность в довольно простой, на первый взгляд, вопрос: сколько лет вашему учреждению? — спросил я. — По одним источникам, оно построено во времена сподвижника Петра I Франца Лефорта, а по другим — в бытность Екатерины И.

— Оба источника, мягко говоря, врут. Московская военная тюрьма для одиночного содержания военных преступников построена в 1880 году, то есть во времена царя-освободителя Александра II. Предназначалась она только для нижних чинов, совершивших незначительные преступления. Содержали арестантов только в камерах-одиночках. Кормили один раз в день. Никто ни с кем не разговаривал. Гробовая тишина, скудная пища и полное безделье доводили людей до исступления. В пору революции, а затем в двадцатые—тридцатые годы тюрьму называли то домзаком, то трудовой колонией, а в ежовско-бериевские времена Лефортово стало филиалом Внутренней тюрьмы.

— Я уже знаю, что на суд людей увозили отсюда. А после суда всегда ли их отправляли в Бутово и «Коммунарку», или возвращали в Лефортово?

— Зачем? — не понял начальник.

— Для приведения приговора в исполнение. Расстреливали их здесь, в этих подвалах? — топнул я по полу.

— Исключено! — повысил он голос. — В Лефортово не расстреливали. Никогда! Заявляю это как профессионал, работавший здесь сперва контролером, а попросту — надзирателем, и вот уже много лет — начальником. Напоминаю: наше учреждение — следственный изолятор, а это значит, что у нас содержатся люди, находящиеся под следствием. Наша первейшая задача: сохранить человека для следствия, а потом для суда.

Сколько было случаев, когда подследственного освобождали прямо в зале суда, но бывало и так, что следствие тянулось годами. Вспомните хотя бы дело бывшего заместителя министра внутренних дел, да к тому же еще и зятя Брежнева, Юрия Чурбанова. И он, и его подельники содержались у нас, а потом одни отправились домой, а другие, в том числе и Чурбанов — отбывать наказание. А Руцкой, Хасбулатов и другие известные люди, проходившие по делу, скажем так, Белого дома, — всего их у нас было девятнадцать человек, — они же на воле, и не просто на воле, а почти все вернулись в большую политику.

— Вы сказали: сохранить человека для следствия. Что это значит? Ведь в народе сложилось твердое убеждение, что тюрьма —это ежеминутные унижения и всякого рода психологические воздействия, а следствие — это угрозы, побои и пытки.