Секретная тайна - [17]

Пошлепал губами, выжал из гортани легкое сипение. «Вы действительно звездный лоцман?», — спросил мысленно, не надеясь на ослабевшие голосовые связки. Васкес опустился на мой диван и похлопал по натуральной замшевой обивке, мол, садись рядом, нечего руки по швам держать.

Объяснил, что — да, он и лоцман тоже. Возле Земли очень сложные звездоплавательные условия, приходится постоянно контролировать поведение почти двух десятков пульсаров и одной «черной дыры». Но официального статуса, основной профессии, как это принято у землян, у него не имеется. Он как бы мастер на все руки. Глубоко законспирированный агент-наблюдатель, «скорая помощь», экскурсовод, а если понадобится — космический дипломат

— Вы с Бетельгейзе? То есть, с Альдебарана? — поправился я. И с удовольствием понял, что способен издавать звуки.

— Не-ет, — усмехнулся сеньор. — Я родился от земных папа и мама. Только случайная накладка, вот как с тобой, сделала меня посвященным. Теперь я негласно представляю содружество галактических цивилизаций на нашей планете.

— И я теперь тоже буду представлять?

— Сначала нужно подрасти. Будет видно.

Меня мучил один вопрос, но я все никак не решался задать его мексиканцу-альдебаранцу. Про своего трехногого, с носом-присоской, пришельца. Который «первый сорт» и похож не на гуманоида из фантастических книг, а на карикатуру из юмористического журнала.

— Веселье не чуждо разуму, — прочитал мои мысли Васкес. — Инопланетяне имеют неутомительную политическая жизнь. От этого они такие напряженно безбашенный.

— Нет. Не то. Он был совершенно невзаправдашний. Как будто его кто-то специально для меня изготовил.

— Да, — легко согласился Васкес. — Таких инопланетян не бывает. Ты его выдумал.

Я ничего не сказал, потому что не мог ничего сказать, сообразить, понять — даже растеряться не получилось.

— Как придумывал другие фантастические приключения, воображал себя героем, ученым, путешественником по экзотическим странам и планетам… Выдумал, и поверил в него. И тем самым сгустил вероятность. Это редко, но удается. Чаще всего — детям. Ведь они готовы всему верить, даже собственным фантазиям. Но не думаю, чтоб у тебя получилось еще раз.

Оглядев комнату, Васкес легким прищуром удалил из нее подлинный офорт Рембрандта.

— Совсем уж редки случаи, когда сапиенс имеет талант постоянно превращать возможность в очевидность. Вдруг у тебя как раз такое редчайшее дарование? — Васкес будто позабыл про акцент и больше не корежил грамматику.

Мама говорила: нужно искать поле деятельности, в которой раскроется твое дарование. Вот — возможно, такое поле для меня нашлось. Необычайное. Фантастическое. Совершенно не по плечу такому лопуху, как я. Надо было оставаться заурядным. Тогда в Ирландии не случилось бы землетрясения.

— Такие таланты твердо знают, что вероятность…

— «Штука сложная», — понимающе припомнил я.

— Именно. Поэтому редко пользуются своими способностями. Точнее, почти никогда не пользуются. Но это я так, на всякий случай… На будущее.

Вздохнув, я взял в руки инопланетный прибор, с помощью которого натворил на своей планете столько бед, и, как пленный офицер протягивает свою шпагу победителю, подал излучатель еслионов агенту галактического содружества.

— Ах, это… — печально улыбнулся Васкес. — Это неважно. Кабытрон больше не будет работать. Ты в него уже не веришь. Можешь оставить себе на память. Хотя он, скорее всего, через несколько дней потихоньку исчезнет. Сойдет на нет. Как большие деньги в твоем бумажнике — вместе с бумажником — уже ушли обратно в невозможность.

Еще раз критически оглядев комнату, он удалил из нее египетские папирусы — видимо, отправил обратно в пожар Александрийской библиотеки.

— Теперь прощай, сеньор Андрей Механошин.

— Как? Вы сейчас уйдете? И все?

Законспирированный агент настоящих инопланетян покивал головой, почему-то извинился передо мной и вышел через дверь, как все среднестатистические земляне.

Надо было выпросить у него какое-нибудь чудо на прощанье, последнее. Чтобы Патласов, например, когда вырастет, стал Героем России, и его имя присвоили нашей школе, но не посмертно.

После ухода Васкеса неяркий вечерний свет вытеснил неприятное металлическое сияние, заливавшее мою впуклую комнату. Помещение из шарообразного сделалось снова кубическим. Затрещал наш трехпрограммный черно-белый телевизор — в жилище возвращались обычные земные звуки. И вытекали из него минуты ненастоящих событий. Человеческие фигурки на телеэкране бегали задом наперед, капли весеннего дождя за окном взмывали вверх и прятались в облаках, папина нога переступила обратно через порог.

Исчезал паркет, расточались в воздухе мебельные гарнитуры, меркло и растворялось сияние хрусталя, тускнел, пропадал матовый блеск старинной бронзы. Чужое и ненужное уступало место прежнему, привычному, без которого не обойтись.

Тараканы все-таки нас покинули. Зато остались на полках некоторые редкие собрания сочинений, о которых страстно мечтал папа.

— Скучно у тебя, Механошин, — кисло заявила Полина и засобиралась. Через десять минут после ее ухода вернулись мои родители.

Наступило лето.

Я отправился на речной пляж позагорать и искупаться. И обнаружил там Димку Макарова. Он лежал на оранжевом махровом полотенце, его лазерный плеер струил что-то классическое — наперекор налетающей отовсюду пляжной попсе. Я упал рядом с Димкой на горячий песок и вытянулся, с удовольствием впитывая ультрафиолет.