Секретная миссия Рудольфа Гесса - [58]

За время моего заточения я получил не менее дюжины слов чести от разных людей, в том числе и от офицеров королевской гвардии. Король Италии (зная о неизбежной капитуляции) за день до выхода своей страны из войны дал слово чести, что этого никогда не произойдет. Таким образом, это было ложное слово чести. Я догадываюсь, чем объясняется столь странное поведение короля Италии, – его так же ввели в состояние частичного помешательства.

Доктор Джонс уверял меня, что состояние моего сердца объясняется исключительно малоподвижным образом жизни. Он посоветовал мне играть с ним в мяч и заняться физическими упражнениями. Я, впрочем, отказался. Шум, окружавший меня, стал еще сильнее, и мне предложили ездить в деревню. Избавиться от шума в моем доме было нельзя, а в деревне, где царили тишина и покой, я вполне мог заняться необходимыми упражнениями. Во время этих поездок шофер постоянно останавливал машину в таких местах, где мне приходилось подниматься по склону холма. Меня даже возили в горы. Подъемы по склонам гор конечно же, как считали мои враги, были особенно полезны для моего сердца. С огромным трудом мне удалось добиться, чтобы меня возили только по равнинным дорогам. И даже на таких дорогах мне приходилось постоянно останавливаться, чтобы отдышаться, и это при том, что я ходил еле передвигая ноги.

Когда я уже не мог пройти даже самое короткое расстояние без того, чтобы сердце у меня не заколотилось в груди как бешеное или я не ощущал глубочайшей усталости, приехал доктор Скотт, специалист по заболеваниям внутренних органов, имевший чин генерала. Исследовав мое сердце, он заявил, что оно находится в прекрасном состоянии. И он порекомендовал мне заниматься физическими упражнениями, почаще взбираться на гору и тому подобное. У него тоже был привычный для меня стеклянный взгляд. Очевидно, даже врачи удивлялись, что мое сердце все еще бьется, несмотря на то что его несколько лет травили ядом. Доктор Джонс дважды спрашивал меня, не изучал ли я систему врачевания Апофи, с помощью которой организм становится нечувствительным к ядам и травмам. Я всегда искренне отвечал «нет». Это пример того, как они пытались организовать все таким образом, чтобы иметь на все случаи правдоподобное объяснение.

4 февраля 1942 года санитар, сержант Эверетт, принес мне десерт. К сожалению, у стеклянного блюда был отбит кусок, а другого блюда для десерта они не нашли. Я спросил, не могли ли кусочки стекла попасть в десерт. Эверетт ответил, что никак не могли, поскольку кусок стекла был отбит еще до того, как туда положили угощение. Мой опыт, однако, подсказывал мне, что этому верить нельзя, и я стал тщательно изучать содержимое тарелки. Эверетт страшно разнервничался и попытался помешать мне. Я был прав, в десерте были кусочки стекла. Позже повар извинился передо мной и добавил, что мне еще раньше показывали трещину в блюде. Ошибка произошла из-за того, что десерт на него положили уже после того, как от него откололся кусок. На этой стеклянной тарелке, как и на всех тарелках, на которых мне подавали отравленную пищу, стояла монограмма короля Англии[14].

Таким образом, мне хотели показать, что я являюсь гостем короля. Чем хуже становилось мое положение, тем чаще люди, окружавшие меня, старались напоминать мне о доме. Они снова и снова спрашивали меня, как дела у моей жены и сына, хотя прекрасно знали, что я вот уже много месяцев не получал от них никаких вестей. Доктор Джонс принес мне фотографии своего пасынка, сделанные в ту пору, когда ему было столько же лет, сколько и моему сыну. Они играли мелодии моей родины в таком месте, откуда я мог их услышать. Среди охранников был человек, который научился где-то петь в манере йодль, и это должно было напоминать мне о моих родных горах. В середине августа 1943 года мне сообщили, что ожидается приезд швейцарского посланника. Одновременно с этим у меня начались жесточайшие головные боли, которые отдавали в правое глазное яблоко. Я потерял чувство времени. События, произошедшие несколько дней назад, казались мне случившимися за много недель до этого. Моя память временно ухудшилась. Я снова обманул их, притворившись, что полностью лишился памяти. Я делал вид, что ничего не помню, даже в присутствии посланника, но это не произвело на него никакого впечатления. Он сам в это время страдал от провалов в памяти. Со времени его последнего посещения я потерял около восемнадцати килограммов веса и перед самым его приездом страдал от особенно сильных болей в животе. Я был похож на ходячий скелет, но посланник заявил, что я никогда еще не выглядел так хорошо. Я попросил его выяснить, не могут ли власти отправить меня в обычный лагерь для военнопленных, поскольку доктор Джонс заявил, что я потерял память из-за того, что живу в одиночестве. Он несколько раз ответил в удивительно резкой манере, что сделает все, чтобы облегчить мою участь, из чего я сделал вывод, что он палец о палец не ударит, чтобы меня перевели в лагерь. Я попросил его привезти мне книги, которых, как мне говорили, достать в Англии невозможно, – Шопенгауэра, Шиллера и Готфрида Келлера. Я снова напомнил ему о «Всемирной истории», которую просил привезти еще полтора года назад. Позже он дал мне посмотреть альбом одного немецкого юмориста. Но я так и не дождался запрошенных книг, хотя посланник возвращался в Швейцарию, где обещал достать их для меня.