Секретная миссия Рудольфа Гесса - [51]

Бригадный генерал Рис был крупным невропатологом мирового уровня, и во многих странах у него были ученики. Он принимал участие в медицинских конференциях, проводившихся на континенте, в Америке и даже в Германии. Он немного говорил по-немецки и утверждал, что относится к Германии с симпатией.

Комендант тюрьмы, подполковник С, служивший в шотландской гвардии, в мирной жизни был художником. Он был очень восприимчивым человеком. Подполковник великолепно играл на фортепьяно, насколько я могу судить по тем звукам, которые доносились до моей комнаты[12]. Он с необыкновенным чувством исполнял произведения Гайдна и Моцарта.

Майор Ф., по его словам, до войны работал в британском генеральном консульстве в Берлине; он говорил по-немецки без акцента. Это был очень милый престарелый джентльмен. Когда его переводили в другое место и он явился проститься со мной, в его глазах стояли слезы. Я замечал их и в глазах других офицеров.

Лейтенант, а потом капитан шотландской гвардии М. был сыном командира полка из Новой Зеландии, убитого на Галлипольском полуострове в 1915 году. (Дарданелльская, или Галлипольская, операция проводилась с 19.02.1915 по 9.01.1916 г. с целью овладения проливами Дарданеллы и Босфор и столицей Турецкой империи Константинополем. Несмотря на огромные силы и технические средства, операция закончилась неудачей. Англ о– французские силы потеряли 6 линкоров (из 17) и 146 тыс. чел. убитыми, ранеными и пропавшими без вести, турки – 1 линкор и 186 тыс. чел. – Ред.) Он был исключительно порядочным человеком. После войны он по своему собственному желанию стал работать в молодежной организации.

Капитан гвардии П. был сыном придворного капеллана при дворе Георга V, бывшего английского короля. Он имел утонченную душу и хрупкое телосложение. Когда он охранял меня, его отец умер. Он рассказал мне, как глубоко скорбит о его смерти. Однако это не помешало ему чуть позже, когда я получил весть о смерти своего собственного отца, принять участие в общих усилиях по доведению меня до нервного срыва, тем более что обстоятельства этому благоприятствовали.

Были еще и другие офицеры, среди них – представители лучших британских семейств. Почти все они мне нравились. То же самое можно сказать о врачах и санитарах.

Поскольку среди них не было уголовников, естественным образом возникала другая мысль: все они сумасшедшие. Впрочем, это проявлялось только по отношению ко мне, в обычной жизни они вели себя совершенно нормально. Они и на меня производили впечатление совершенно нормальных людей. Единственной ненормальностью, которая бросилась мне в глаза, были глаза Риса и М., с которыми время от времени происходили какие-то странные перемены. Впрочем, это, быть может, объясняется тем, что они слишком много пили. Помимо всего этого, я не знал, что есть препараты, с помощью которых можно преднамеренно ввести человека в состояние частичного умопомешательства, после чего он будет делать то, что ему внушат или прикажут.

Потом мне пришла в голову мысль, что все эти люди находятся под воздействием гипноза, хотя в то время я не знал, можно ли вызвать такое длительное и сильное гипнотическое состояние. Я искренне поделился этим подозрением с майором Ф., но он, очевидно, принял это за шутку. Майор заявил, что он и все остальные люди, окружавшие меня, совершенно нормальны, а я, к сожалению, стал жертвой самовнушения. Он глубоко сожалел об этом. Да иначе и быть не могло: мысль о том, что я внезапно оказался в плену, сильно повлияла на мою психику. Все люди, окружавшие меня, стараются сделать мою жизнь как можно приятнее. Поэтому им было очень обидно раз за разом сталкиваться с моей подозрительностью и выслушивать обвинения в том, что они совершают преступление.

Словом, люди, окружавшие меня, играли свою роль с большим мастерством и старанием. Иногда мне казалось, что они и сами верят в то, что говорят. Однажды подполковник В. собрал всех офицеров моей тюрьмы, пригласив и доктора Грэма, и все они дали мне слово чести, что в мою еду или лекарства не добавляют никаких вредных для здоровья веществ. Мысль о том, что офицеры принесли ложную клятву, стала для меня последней каплей.

В ноябре 1941 года я связался со швейцарским посланником в Лондоне и попросил его посетить меня в качестве представителя страны-защитницы. Не успел я отослать это письмо, как в мою пищу снова стали добавлять огромное количество яда для мозгов, чтобы лишить меня памяти, – а ведь долгое время мне не давали ни этого яда, ни какой-либо другой отравы, из-за которой я не мог опорожнить свой мочевой пузырь. И снова я обманул их, прикинувшись, что потерял память. После того как мои тюремщики решили, что я полностью лишился памяти, приехал посланник. На этот раз вина, которое совершило чудо в день визита ко мне лорда Саймона, мне не дали, но моя память снова восстановилась. Я передал гостю письмо, адресованное королю Англии, и копию письма, датированного 13 ноября 1941 года, которое я отослал самому посланнику. В них я настаивал на защите, которая была мне обещана, и описывал лечение, которому подвергался. Кроме того, я приложил копию протеста, посланного мной британскому правительству 15 сентября 1941 года. В нем я высказал свое подозрение в том, что психика людей, окружавших меня, была нарушена в результате преступного воздействия. Только так можно объяснить их поведение. Я посоветовал конфисковать без предупреждения все лекарства, которые мне давали местные врачи, и исследовать их, чтобы подтвердить мои предположения. Далее я заявил, что специально не стал сообщать об этом посланнику в своем письме, поскольку хотел дать королю возможность вмешаться, ибо если бы в Швейцарии узнали о том, как со мной обращаются, то немедленно сообщили бы об этом германскому правительству, а я этого не желал. Я во второй и последний раз воззвал к справедливости и чести короля Англии. Я попросил посланника передать это письмо лично его величеству, а если это окажется невозможным, то отдать его герцогу Гамильтону.