Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - [157]

3 февраля приведенные в состояние полной боевой готовности запасные батальоны расположились в отведенных им оборонительных позициях. Первый из них занял северный участок полосы обороны плацдарма с опорой на Одер, а второй — южный, также опираясь на реку, прикрывая таким образом наши фланги. В центре оборонительной полосы я расположил третий запасной батальон, а также два своих батальона, поскольку направление главного удара неприятеля, по моим расчетам, должно было исходить со стороны Кенигсберга.

К нам прибыл подполковник люфтваффе и доложил, что ему поставлена задача сформировать боевые подразделения из отбившихся солдат военно-воздушных сил. В течение недели он предоставил в мое распоряжение три роты, а также немало вооружения с авиационных баз.

Для установления прямой связи из главной ставки фюрера в Шведт прислали собственную группу связистов. По-видимому, этому участку фронта там придавалось особое значение.

«Что ж, теперь, по крайней мере, они получат достоверную информацию о передвижениях противника», — тогда подумалось мне.

Еще в одну из первых своих поездок в Кенигсберг я проехал мимо небольшого полевого аэродрома, где моим глазам предстала весьма нерадостная картина, свидетельствовавшая о беспорядочном бегстве его гарнизона, — некоторые слегка поврежденные взрывами самолеты стояли на краю летного поля, а вокруг ангаров валялось брошенное вооружение. Стоило ли после этого удивляться, что германская промышленность не успевала обеспечивать наши части новым оружием?

Самым непонятным было то, что все радиостанции оказались целыми, а рядом с ними лежали секретные радиоданные. Судя по всему, аэродром был покинут в спешке еще до 30 января. Если немецкое отступление проходило так везде, то удивляться тому, что русские продвигались вперед столь быстро, не приходилось.

Когда в тот же день вечером я вернулся в Шведт, то ко мне с докладом пожаловал некий подполковник люфтваффе, который ранее являлся комендантом кенигсбергского аэродрома. Видимо, его замучила совесть, и он не стал драпать на Запад. На мой вопрос о причинах столь панического бегства в условиях отсутствия какой-либо серьезной опасности подполковник заявил, что у него не было связи с вышестоящими инстанциями, а его генерал уехал еще несколько дней назад, не отдав никаких распоряжений.

У меня не было сомнений в том, что этого офицера за столь грубейший проступок, а может быть, даже за дезертирство следовало отдать под суд. Однако если военнослужащий люфтваффе предстал бы перед военно-полевым судом СС, то это легко могло привести к ненужным трениям между обеими составляющими вооруженных сил. Поэтому я немедленно позвонил командующему воздушным флотом генерал-полковнику фон Грайму и попросил его прислать ко мне офицера его штаба, чтобы тот сам дал ход этому делу.

Вопреки всем ожиданиям на следующий день генерал-полковник фон Грайм сам прилетел на своем «Физелер-Шторхе» и приземлился невдалеке от казарм. Выслушав мой подробный доклад о случившемся, он решил отдать подполковника под военно-полевой суд люфтваффе. В ходе же дальнейшего разбирательства выяснилось, что главная вина за случившееся лежала на начальнике подполковника — генерале. Его, так сказать, «преждевременный отъезд» предстал в весьма своеобразном свете, и дело генерала отдали на рассмотрение имперского военного трибунала. Подполковника же приговорили к тюремному заключению с одновременным отбытием наказания на фронте, и вскоре он прибыл в мою боевую группу «Шведт», где показал себя храбрым и дальновидным офицером. Стало окончательно понятно, что подполковник просто подпал под влияние своего начальника.

Вместо запрошенной артиллерии из группы армий «Висла» нам прислали три зенитных дивизиона люфтваффе. С их переподчинением под мое начало возникли большие бюрократические препоны. Дело заключалось в том, что эти три зенитных дивизиона прибыли из разных полков, а те, в свою очередь, входили в состав двух разных дивизий ПВО. С передачей приказов происходила настоящая чехарда, и вопросы, регулировавшие порядок подчинения, были разрешены только после моего звонка соответствующему командующему корпусом. Три подвижные зенитные батареи я распределил между своими боевыми группами и определил им позиции на плацдарме, а остальные зенитные батареи расположил на западном берегу Одера так, чтобы их можно было использовать как обычную полевую артиллерию.

Однако личный состав этих батарей требовалось срочно подучить. Хорошо еще, что из офицерского резерва группы армий мне прислали артиллерийского офицера. Этот гауптман родом из Мюнхена в прошлом был писателем, однако свое дело знал хорошо. За несколько дней в результате его упорных занятий с передовыми наблюдателями, солдатами орудийных расчетов и офицерами батарей ему удалось добиться многого и научить их тонкостям ведения огня по наземным целям. Были подготовлены исходные данные для стрельбы, и, когда русские через восемь дней замкнули свои железные клещи вокруг плацдарма, зенитчики оказали нам существенную помощь в тяжелых боях.

Вскоре назначили командира корпуса. Дело было в том, что южнее нас на западном берегу Одера заняла оборону дивизия из состава кригсмарине, а мою боевую группу переименовали в дивизию «Шведт». Эти две дивизии и объединили в корпус. Командовавший им генерал, чье имя я, к сожалению, уже не помню, оказался порядочным человеком и сразу мне очень понравился. Приехав ко мне для ознакомления с положением дел, он прямо сказал, что штаб корпуса по большей части являлся фикцией, поскольку в нем насчитывалось всего несколько офицеров. Этот «орган управления» не был даже способен наладить обмен информацией, а об организации снабжения и говорить не приходилось. Таким образом, нам следовало рассчитывать только на свои собственные силы.