Секретная интеграция - [3]

Тим выкатился из машины и как можно тише пошел на кухню посмотреть на часы. Было уже начало одиннадцатого. Гровер сам никогда не приходил вовремя, однако от других всегда требовал точности. «Пунктуальность,- выговаривал он кому-нибудь из приятелей, швыряя в него это слово, как камень,- не относится к числу твоих выдающихся достоинств». Но едва вы успевали ввернуть недоуменное «что-что?», как Гровер уже забывал об опоздании и переходил к делу. Еще одно качество, которое нравилось Тиму в Гровере.

Матери в гостиной не было, телевизор выключен и поначалу Тим решил, что она ушла. Он стянул свой плащ с вешалки в прихожей и направился к выходу во двор. Тут он услышал, что она набирает номер. Он обогнул угол и увидел ее под лестницей. Мать стояла, зажав голубую телефонную трубку между плечом и подбородком, одной рукой набирала номер, а вторую держала перед собой, сжав кисть в кулак так, что костяшки пальцев побелели. У нее на лице было странное выражение, какого Тим раньше никогда не видел. Немного испуганное, нервное, вроде того. Он не понимал. Если она его и заметила, то вида не подала, хотя он возился достаточно громко. Гудки на другом конце провода смолкли, и кто-то ответил.

– Черномазые, – вдруг прошипела его мать, -грязные ниггеры, убирайтесь отсюда в свой Питтсфилд. Сваливайте, пока целы. – И она быстро повесила трубку. Ее сжатая в кулак рука дрожала, а другая, как только она выпустила трубку, тоже начала подрагивать. Мать резко повернулась, будто учуяла его по запаху, как олениха, и застала Тима врасплох, с изумлением глядящим на нее.

– А, это ты,- сказала она, и ее лицо – все, кроме глаз – расплылось в улыбке.

– Кому ты звонила? – спросил Тим, хотя собирался сказать совсем не то.

– Это была шутка, Тим, – сказала она, – розыгрыш.

Тим пожал плечами и направился к задней двери.

– Я пошел гулять,- сказал он, не оглядываясь. Он знал, что теперь мать не станет его задерживать, потому что он ее подловил.

Он выбежал под дождь, промчался мимо двух кустов сирени и полетел вниз по склону через высокую пожухлую траву; его кеды промокли насквозь уже через пару шагов. Старенький дом Гровера Снодда с коньковой крышей приветствовал Тима из-за огромного клена. Когда Тим был младше, он думал об этом доме как о живом существе, и каждый раз, подходя, приветствовал его, словно дом и впрямь дружелюбно поглядывал на него из-за клена, подмигивая, как старому приятелю. Тим еще не повзрослел окончательно, чтобы отказаться от этой игры; с его стороны было бы жестоко перестать верить, что дом живой. Поэтому Тим, как обычно, поздоровался: «Привет, дом». У дома было свое лицо, лицо доброго старика, только с окнами вместо глаз и носа, и казалось, на этом лице всегда была улыбка. Тим подбежал к дому, мелькнув крошечной тенью, словно лилипут рядом с огромным добродушным великаном. Дождь лил вовсю. Притормозив, Тим свернул за угол к еще одному клену с дощечками, прибитыми к стволу, вскарабкался наверх, один раз поскользнувшись, и по длинной ветке пробрался к окну Гровера. Изнутри доносились свистящие электронные звуки.

– Эй,- позвал Тим, постучав в окно.- Грови. Гровер открыл окно и объявил Тиму, что тот имеет прискорбную склонность к дилаторному поведению.

– Какому? – не понял Тим.

– Я только что слушал паренька из Нью-Йорка,- сказал Гровер, когда Тим влез в окно.- Что-то странное сегодня с погодой, потому что мне с трудом удается поймать даже Спрингфилд.

Гровер был заядлым радиолюбителем. Он собрал собственный приемник-передатчик и разные измерительные приборы. Не только погода, но и окружающие горы были причиной капризного поведения радиоволн. Когда Тим оставался ночевать у Гровера, он слышал, как порой далеко за полночь его комната наполнялась эфирными голосами, иногда они доносились даже из-за океана. Гровер любил слушать эфир, но сам редко передавал кому-нибудь сообщения. У него на стене была приколота дорожная карта, и каждый раз, когда он слышал новый голос, он делал отметку на карте и указывал частоту. Тим никогда не видел, чтобы Гровер спал. В котором бы часу Тим ни засыпал, Гровер продолжал возиться с настройкой приемника, прижимая к ушам пару огромных обрезиненных наушников. Иногда он включал громкоговоритель. И тогда Тим, то впадая в дрему, то просыпаясь и не различая сна и яви, слышал, как кто-то вызывает полицию на место аварии, или просто улавливал какие-то шумы или отзвуки, которые вдруг возникали посреди тишины; слышал, как переговариваются встречающие ночные поезда таксисты, в основном ворча по поводу кофе или обмениваясь плоскими шутками с диспетчером; слышал куски репортажа о матче шахматистов; долетающие из-за Голландских холмов переговоры капитанов буксиров, тянущих груженные гравием баржи вниз по Гудзону; разговоры дорожных рабочих поздней осенью или зимой, всю ночь убирающих снег и расчищающих дороги, или даже голос радиста с торгового судна в открытом море, когда слой Хевисайда оказывался в нужном месте. Все это проникало в его сны, населяя их случайными персонажами, и поэтому утром он не мог сказать, что. Выло отзвуком реальных событий, а что просто привиделось. Здесь Гровер ничем не мог ему помочь. Просыпаясь и все еще находясь под влиянием сна, Тим спрашивал: «Грови, что там с пропавшим енотом? Полицейские его нашли?» или «А что было дальше с канадским лесорубом в плавучем доме на реке?» На что Гровер неизменно отвечал: «Я этого не помню». Когда Этьен Шердлу тоже оставался ночевать у Гровера, утром он вспоминал чье-то пение, или доклад смотрителей заповедника в какой-то штаб, или жаркие споры – наполовину по-итальянски – о профессиональном футболе, то есть совсем не то, что запомнилось Тиму.