Секретная агентура - [28]

События подтолкнуло предательство Стауница, сбежавшего вместе с Захарченко и Радкевичем за границу по каналу «Треста». И в белоэмигрантских центрах наконец-то поняли, с кем они имели дело на протяжении почти шести лет. Истерия захлестнула их, хотя трезвые голоса пробивались сквозь вопли обманутых. В ряду трезвых звучал голос генерала Врангеля. Он писал представителю РОВС в Югославии генералу Барбовичу: «Разгром ряда организаций в России и появившиеся на страницах зарубежной русской печати разоблачения известного провокатора Опперпута – Стауница – Касаткина вскрывают в полной мере весь крах трехлетней работы А.П.Кутепова. То, о чем я неоднократно говорил и великому князю, и самому Александру Павловичу, оказалось, к сожалению, правдой. А.П. попал всецело в руки советских Азефов, явившись невольным пособником излавливания именем великого князя внутри России врагов советской власти».

Якушев действительно ходил по острию ножа все эти годы. Рисковал несомненно. Но снова и снова появлялся в Париже и Берлине, Таллине и Праге, и шел в эмигрантские штабы, советы и союзы. И благодаря ему становились известны планы, конфликты и склоки среди белоэмигрантов, характеры белых вождей. Стали известны замышляемые террористические акты и диверсии на территории Советского Союза, люди, которые должны были их совершить, стали известны агенты, которых отправляли в СССР на разведку. И когда все кончилось, белоэмигрантские вожди оказались надолго, если не навсегда, скомпрометированы участием в чекистской операции.

Николай Гумилев – потерянный агент ВЧК

Судьбу Якушева мог повторить Николай Гумилев, хороший русский поэт. В иных обстоятельствах мог стать агентом ВЧК-ГПУ. Ведь из того же интеллигентского сословия, такой же авантюрист по натуре, да еще с боевым и агентурным опытом. Но не срослось. Не было рядом второго Артузова. Были другие, у которых другие игры.

Николай Гумилев – сверкающее имя в поэзии российского Серебряного века. Среди поэтов той «серебряной» волны он выделялся не только стихотворным словом, а и своей философией жизни. Для него жизнь – не только магия слов, но магия приключений, испытаний, дерущих нервы. Больше всего это встретишь на войне. Этим она его прельстила, звала, притягивала.

К апрелю 1916 года Николай Гумилев получил звание прапорщика и назначение в гусарский Александрийский полк. Достойное продолжение службы, которая началась для него полтора года назад. Тогда Гумилев записался добровольцем в лейб-гвардии Уланский полк, чтобы попасть на войну с «германцем». Уже через полтора месяца в полку его признали заправским кавалеристом, и война, на удивление, стала его праздником. Он был храбр и решителен в бою. Но всегда чувствовал черту, за которой смерть. Может, потому ему и сопутствовала удача. Удачливых берут в разведку – в высший класс военного дела. И его взяли. Войсковая разведка – удел смышленых и закаленных бойцов. Это хорошо понимаешь, читая гумилевские заметки о рейдах во вражеский тыл. В них азарт охоты, романтика приключений и кровь врага. Вот эта из «Биржевых ведомостей» от 8 января 1916 года.

«Только на охоте за крупными зверьми, леопардами, буйволами, я испытал то же чувство, когда тревога за себя вдруг сменяется боязнью упустить великолепную добычу. Лежа, я подтянул свою винтовку, отвел предохранитель, прицелился в самую середину туловища того, кто был в каске, и нажал спуск. Выстрел оглушительно пронесся по лесу. Немец опрокинулся на спину, как от сильного толчка в грудь, не крикнув, не взмахнув руками, а его товарищ как будто только того и дожидался, сразу согнулся и, как кошка, бросился в лес. Над моим раздались еще два выстрела, и он упал в кусты, так что видны были только его ноги.

– А теперь айда! – шепнул взводный с веселым и взволнованным лицом, и мы побежали. Гремели выстрелы, скакали кони, слышалась команда на немецком языке. И прямо перед собой в перелеске я увидел лисицу. Пушистый, красновато-бурый зверь грациозно и неторопливо скользил между стволов. Не часто в жизни мне приходилось испытывать такую чистую, простую и сильную радость. Где есть лисица, там, наверное, нет людей. Путь к нашему отступлению свободен».

Но ведь он не только разведчик, он сначала поэт, и поэт уже известный в петербургских кругах. Война – его стихия, и он пытается постичь ее поэтическим чутьем. Может быть, это чутье и отводило от него смерть. В 1915 году на фронте он рождает такие строки.

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

От того, что господне слово

Лучше хлеба питает нас

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

Когда еще не было войны, он путешествовал по Африке. И там прошел первые ступени «приключенческого» ремесла. Тем ремеслом была охота, в которой главное – погоня и добыча. Настрой авантюриста, дух конквистадора нарабатывался в африканских прериях, а закреплялся уже в болотах Восточной Пруссии.