— Нет ничего твоего, — сказал Адольф. — Ты отринул все, что имело значение, и теперь ничего не осталось.
Молчание.
Только шум ветра.
Они стояли и смотрели друг на друга на расстоянии нескольких шагов. Оба были неподвижны, но Адольф увидел в глазах сына, что тот его понял.
— Ничего… — хрипло повторил Уингейт. — Нет ничего моего. Ничего не осталось. Ничего.
Он окинул взглядом фамильные земли, украсть которые так рьяно пытался и которые теперь никогда ему не достанутся.
В следующую секунду он исчез.
Снизу донеслись крики ужаса: пролетев шестьдесят футов, Уингейт упал на мощеную террасу.
Никто не смог бы выжить после такого падения.
Джон, влетевший на крышу, увидел Адольфа, который стоял там неподвижно, как монумент. Горький взгляд старика был прикован к земле.
— Адольф, с вами все в порядке? Где Уингейт?
— Он упал, — сквозь слезы сказал старик. — Он стоял у края и… упал.
Джон осторожно посмотрел вниз. На земле толпа рабочих обступила Уингейта, но люди держались на расстоянии, словно даже мертвый Уингейт внушал им страх.
Он лежал на спине, обратив к небу застывший взгляд.
Джон повернулся к Адольфу, который все еще стоял неподвижно.
— Пойдемте, — ласково сказал он.
— Он был моим сыном, — тихо сказал Адольф. — Он был моим сыном.
За монеты удалось получить немного больше, чем предполагал Адольф, и Джон немедленно принялся за работу. Не только над своим домом, но и над коттеджами поместья.
Теперь появилось место, чтобы поселить мастеровых, и появилась работа для всех, кто в ней нуждался. Мистера Симпкинса вернули обратно, чтобы составить новый пакет чертежей, и в доме зазвенели голоса рабочих.
Удачнее всего было то, что погода позволила восстановить фермы и успеть засеять поля.
— Нужно еще так много сделать, — сказал лорд Лэнсдейл своей графине, когда они прогуливались у ручья после сбора урожая. — Этот год выдался не слишком богатым, потому что у нас было мало времени. Но в следующем мы соберем больше.
— И через год, — сказала Рена, — и через два, и во все последующие годы. Главное, что мы вместе.
Тропа привела их к кресту, стоявшему крепко и ровно после того, как группа рабочих надежно установила его на новом фундаменте.
— Я рад, что мы попросили Адольфа благословить его, — сказал Джон.
— Да, теперь крест напоминает мне о нем, так же как о папе.
— Думаю, с ним все будет хорошо.
— Конечно, — сказала Рена. — Матильда писала мне из Лондона, что какое-то время они опасались, не помутится ли он рассудком, так глубоко было его горе. Но, узнав, что скоро станет прадедушкой, он вернулся к жизни. Однако думаю, его больше всего порадовало известие, что Матильда решила оставить себе лишь малую часть огромного наследства: ровно столько, сколько необходимо Сесилу, чтобы начать свое дело. Остальное пойдет на компенсацию тем, кому навредил ее отец. Только после этого Адольф согласился переехать к ним.
— Я надеюсь уговорить его пожить некоторое время у нас, — сказал Джон.
— Ну конечно! — с радостью подхватила Рена. — Кто же еще будет крестить нашего ребенка в королевской часовне?
— Нашего ребенка, — с нежностью повторил граф. — Ты уверена?
— Уверена. Весной. И тогда у нас будет все.
— Нет, — сказал он, обхватив ее лицо руками. — Когда я думаю, что могло произойти, что мы могли потерять друг друга, я понимаю: сейчас у меня есть все. Что бы еще ни приключилось с нами в жизни, ты и только ты будешь моим всем. И так будет всегда.
— Всегда, — задумчиво повторила Рена. — Как прекрасно это звучит!
— Да, — сказал он. — И это будет прекрасным и в этой жизни, и в следующей. Всегда. До скончания времен. Потому что с нами любовь, подаренная нам Господом.
