Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [92]

23 февраля 1944 г., в День Красной Армии, десять человек, самых отчаянных, решили совершить побег с фашистской каторги. Бежать решили в Югославию (до нее 60 км) и там присоединиться к партизанам. Мне было поручено обеспечить группу хлебными карточками, попросту украсть их в магазине. Прямо в магазине меня и взяли, остальных поодиночке отловили в городе. К условленному месту в лесу никто не добрался (потом нам стало известно, что весь этот побег был спровоцирован гестапо, чтобы выявить смутьянов).

Несколько недель меня держали в тюрьме в Зальцбурге, а потом переправили в концлагерь Дахау. Это была страшная «фабрика смерти», созданная фашистами для изоляции политических противников, евреев, священников и прочих «нежелательных элементов». Теперь среди них оказался и заключенный № 65468, категория «Арест», с условным знаком «Освобождению не подлежит» — я, Окружной Леонид. Я считал, что мне повезло. Будь у меня в документах обозначен «Побег», мой путь в крематорий был бы прямым и очень коротким. А так оставалась надежда...

Система умерщвления в лагере была отлажена с немецкой педантичностью. В бараке, рассчитанном на 120 человек, одновременно находилось больше тысячи заключенных. Холод. Непосильная работа, которая тоже была убийцей... Утром и вечером, в любую погоду все арестанты должны становиться в строй на Аппельплаце. При зачтении номера узника он обязан выкрикнуть «гир» — здесь! И выйти четким шагом из строя, если покачнется — удар кнутом. За малейшую провинность — виселица. Если кому-то из арестантов удавалось бежать, следующий «штрафной аппель» длился для всех оставшихся почти сутки.

На специальном стрельбище СС расстреливали каждый день. В нескольких «научных» лабораториях лагеря проводились опыты над арестантами: изучалось воздействие на человеческий организм сверхнизкого давления, сверхнизких температур, искусственного заражения малярией, биохимических препаратов. Каждое утро по лагерю проезжала телега и специальная «зондеркоманда» собирала на нее умерших за ночь. Четыре крематория работали круглосуточно. Возле каждого стоял столб с металлическим крюком — если оказывалось, что на телеге кто-то еще жив, его за гортань подвешивали на этот крюк — «гуманно», считала охрана.

Но шел 1945 год. После открытия второго фронта начались налеты американской авиации: небо становилось черным от самолетов, земля дрожала и словно взрывалась изнутри. Налеты были настолько массированными, настолько ошеломляющими, что некоторые узники от одного воя сирен лагерной тревоги сходили с ума.

Во время одного из таких налетов двое русских узников решились на побег. Но их поймали, страшно избили и на глазах всего лагеря повесили. «Прощайте, товарищи! — успел крикнуть один из них. — Умираем за Родину!»

25 апреля неожиданно подняли по тревоге и этапом повели в глубь Австрии, согласно распоряжению Гитлера об уничтожении оставшихся заключенных. Трое суток без еды шли узники. Утром 27 апреля во время привала в небольшом лесу, где нам впервые за время страшного перехода дали несколько картофелин, среди охраны вдруг началась паника и, побросав оружие, она разбежалась — это на опушке показались бронетранспортеры с американскими солдатами.

Полуживых от истощения людей в полосатых робах приютили у себя жители ближайших деревень, неделю выхаживали, откармливали, отмывали, ставили на ноги. Выживших, среди которых был и я, вывезли на территорию, контролируемую советскими войсками.

А потом была мирная жизнь. Жизнь, которую подарила мне Победа. Старший внук мой, офицер, служит сейчас в Югославии, чтобы там защитить от войны и смерти чью-то жизнь.

Вставай, страна огромная!

Павлова Клавдия Михайловна

Проживает в г. Самаре

Она никак не могла поверить, что вот так круто изменится ее жизнь. Что станет вопрос о том, чтобы бросить с такой любовью и трудом выстроенный дом, в котором ее с мужем руками обласкан каждый уголок, каждая половичка. Ведь как они — Клавдия с Леонидом и двое их сыновей — 11-летний Гена и Валька, которому не исполнилось и шести лет, радовались, что у них появилась собственная крыша над головой. И вдруг — война, нежданная и страшная. Да не где-то за тысячу километров, а вот тут, рядом с их селом Никольское, что раскинулось в живописных местах неподалеку от Ленинграда и очень скоро оказалось в кольце огня.

Павлова-старшего вместе с пороховым заводом, на котором он работал, вскоре отправили в эвакуацию в глубь страны, в Куйбышев. Семье уехать бы с ним — такую возможность предоставляли, но не хотелось верить, что вся эта беда надолго. Уж как-нибудь обойдется, думалось Клавдии. А чужой город — он и есть чужой. И где там жить, да и каждую ложку с собой не прихватишь. А сколько одежды-обуви нужно на всех...

Но душа рвалась, а как же Леонид будет без них? И как ей с мальчишками оставаться без него — поддержки и опоры. Она то собирала узлы, то опять их распаковывала, да так и не решилась уехать.

А наши войска отступали. И пришло утро, когда в Никольское пришли немцы. Клавдия с детьми спряталась в выкопанном заранее окопе, а мимо ехали и ехали чужие машины, мотоциклы с чужими людьми. Они входили в село как господа. Как победители.