Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [29]

Мой брат находился отдельно от нас в концлагере. Это один длинный барак, обнесенный колючей проволокой. Водили на работу под конвоем. Мы уговорили переводчицу, чтобы она помогла нам с братом объединиться. Вскоре Николая перевели к нам в лагерь.

Я начал промышлять рыбалкой. Пролезал под проволоку и убегал на речку. Однажды все-таки я попался немцу. Он меня отвел в помещение и избил. Сказал, что если еще поймает, убьет. Но так хотелось есть, что снова сделал попытку пролезть под проволоку и порыбачить в другом месте. И, о ужас! На меня прямо идет опять этот немец. Там стоял столб и от него шло проволочное заграждение. Я обогнул этот столб и, раздирая грудь колючей проволокой, смог уйти от фашиста. Следы на груди остались на всю жизнь.

Освободили нас советские войска. Радости не было конца. На Родину и только на Родину хотелось поскорее. Из Германии я привез снимок, где мы — восемь человек — сфотографированы со знаками на груди.

Будь проклята эта война!

Евстифеев Анатолий Георгиевич

1937 г.р., проживает в г. Самаре

Из семи членов семьи шестеро были узниками. Мать — Мария Васильевна 1905 г.р. Дочь — Люба 1924 г.р. Сын — Михаил 1925 г.р. Дочь — Женя 1930 г.р. Сын — Анатолий 1937 г.р. Дочь — Вера 1939 г.р.

Недалеко от Ленинграда на берегу реки Тосна, что впадает в Неву, расположен рабочий поселок Никольское, это наша малая родина. До войны в Никольском работало два завода. Кирпичный и завод № 52. На заводе № 52 работал наш отец Георгий Иванович. Он был первым шофером завода. Семья жила очень дружно, старшие дети помогали растить младших. В 1940 г. отец с помощью братьев матери, а их у нее было четверо, построил дом для нашей семьи. Трое детей, Люба, Миша и Женя, ходили в школу. Такую мирную, спокойную жизнь поселка, простой русской семьи разрушила война. Завод, на котором работал отец, получил команду эвакуироваться в Куйбышев. Спешно демонтировали оборудование, возили на станцию Колпино и устанавливали на ж/д платформы. Вместе с оборудованием уезжали рабочие, которые получили «броню» от призыва в Красную Армию. Помню, хотя мне шел пятый годик, как провожали отца, как мы все плакали. А отец успокаивал нас словами: «Не переживайте, вторым эшелоном семьи тоже поедут в Куйбышев».

Не знали ни отец, ни мать, ни мы, что расстаемся с ним на долгие четыре года. Второго эшелона не было. Немцы перерезали путь на Москву. Уехать стало невозможно. Кто-то из поселкового начальства дал команду жителям рыть землянки, окопы, где можно укрыться при бомбежке и артобстреле. Брат Михаил вместе с дедушкой вырыли окоп в сорока метрах от дома, так рекомендовалось, этот окоп и спас нас при очередной бомбежке. А в дом наш попала бомба и разрушила его, сделала непригодным для жилья. Но нам повезло, дом не загорелся. Это позволило нам собрать кое-какую одежду и перебраться в домик бабушки.

В августе 1941 г. в Никольское вошли немцы. Как позже мы узнали, линия фронта проходила как раз через Никольское, пос. Красный Бор — Саблино — Ивановское. Ближе к Ленинграду было и Колпино, но его, сколько ни пытались, немцы захватить не смогли. В Колпино на Ижорском заводе изготавливали танки и снаряды для Красной Армии. Я не мог даже представить, что когда-то в далеком будущем (1963 г.) придется работать на этом прославленном заводе.

Пришла холодная, лютая зима 1941 года. Топить печь было практически нечем, то небольшое количество дров, что было дедушкой и бабушкой заготовлено, сожгли еще в ноябре. Спали в одежде. Немцы, не привыкшие к таким морозам, отбирали у населения все теплые вещи, все, что как-то согревало. Однажды ночью раздался стук в дверь, старенький дедушка пошел посмотреть, кто стучит. Оказалось, что это немец, видимо, охранявший дом, где жили офицеры. Он сильно замерз и искал, где можно согреться или что-либо раздобыть из одежды. Увидев на дедушке валенки, стал требовать, чтобы тот их отдал. Дедушка не хотел их отдавать, тогда немец повалил его на пол и, видимо, хотел снять сам. Мы, конечно, не спали и стали громко кричать и плакать. Немец, услышав столько крика и плача, прекратил борьбу за валенки, выругался: «Швайн... швайн» и ушел. Мы не могли успокоится до утра.

Старшего брата Михаила, которому было 15 лет, вместе с другими ребятами немцы забрали в лагерь, который организовали в школе. Их под дулами автоматов заставили расчищать дороги, копать могилы, зарывать трупы, заготавливать дрова в лесу или разбирать разрушенные бомбежкой дома. Однажды брата на одну ночь отпустили из лагеря домой к нам. Увидев нас, особенно меня, четырехлетнего, и сестренку Веру — двухлетнюю, он не выдержал, слезы стояли у него на глазах. Сказав матери: «Сейчас», куда-то ушел. В соседнем доме жили немцы, во дворе и них были лошади. Улучив момент брат забрался во двор и из торбы с овсом, что висела на голове*лошади, взял овса себе в шапку. В это время на крыльцо вышел немец и увидел брата. Довольный, сытый немец и голодный парнишка минуты две смотрели друг на друга. Брат подумал: «Все — сейчас пристрелит». Не знаем, что предотвратило беду. То ли немец вспомнил свою семью где-то в Германии, то ли было у него хорошее настроение, но он только крикнул на брата и выгнал со двора, даже не отобрав овес. Утром мы ели овсяный кисель. Это был праздник! С трудом мы перезимовали. Умер только старенький дедушка. Весной чуть-чуть стало полегче, можно было есть лебеду, крапиву, щавель (был у бабушки на огороде), мороженую картошку. Деликатесом считались подстреленные из рогатки воробьи или голубь, но и их вскоре не стало. Брата из лагеря к нам больше не отпускали. Его вместе с другими перегнали в другой лагерь в Ново-Лисино, потом в лагерь г. Гатчина, потом в Латвию. Немцы сполна использовали дармовую силу русских подростков. Это мы узнали потом, в сентябре 1945 г., а два года мы о брате ничего не знали, но мама постоянно молилась и просила: «Господи, спаси сына Мишу». Когда фашисты поняли, что Ленинград им не взять, они стали собирать местных жителей в группы и перегонять в сторону Запада. Так наша семья под дулами автоматов солдат-охранников своим ходом оказалась в Прибалтике, в Латвии, в волости Варба, затем Утава в лагере.