Седой Кавказ - [56]

Кемса потупилась.

– Между вами что-то произошло в тот день, – заговорщически утверждала мать.

– Абсолютно ничего, – засмеялась Полла, – твой сын очень деликатный парень, но, увы, я дала нигат^* стать врачом. Ведь у нас в Ники-Хита нет ни одного врача.

– А если ты не поступишь?

– Лучше пожелай мне удачи.

Опечалилась Кемса.

– Дай Бог тебе удачи! Славная ты девушка!… А Арзо не справился. Значит, больше никогда не улыбнется ему женское счастье… Несчастный мой сын.

– Не пойму я тебя, Кемса.

– Поживешь с мое – поймешь.

После первой грозы дожди зачастили, напоили влагой иссохшую землю, сочным цветом оживилась природа.

Перед обеденным перерывом Арзо и еще пара молодых ребят из колхоза, вооружившись булыжниками и осколками кирпичей, сбивали с вершины абрикоса чуть созревшие плоды.

– Арзо! – выглянула в окно секретарша. – Самбиев, тебя здесь ждут.

– Скажи, что у меня обед, – поддался азарту стрелка экономист.

– Это наша работница, поторопись, и принеси побольше абрикосов и нам.

У двери кабинета стояла уборщица Зура – мать Поллы.

– Прости меня за беспокойство, – страдальческая улыбка застыла на ее лице.

В кабинете Самбиев раз, другой попросил женщину сесть, чувствовал перед ней какую-то неловкость, однако Байтемирова, все так же виновато улыбаясь, отказалась. От ее вида он подумал, как могла у такой изможденной, маленькой смуглой женщины родиться такая красивая дочь. Лицо с кулак, сморщенное, болезненное, жалкое. А глаза потухшие, тоскливые, едва видимые.

– Меня Полла прислала, – сказала она, и вновь извиняющаяся улыбка или гримаса исказила ее лицо. – Я насчет характеристики.

– Она давно готова, – полез в стол Арзо. – Все как положено, печать, подписи председателя, секретарей парткома и комсомольской организации колхоза. С такой характеристикой ее и без экзаменов должны принять, – попытался пошутить экономист.

– Ты думаешь, у нас есть возможность ее в чужой край отпускать, – омрачилось лицо Байтемировой, совсем испещрилось морщинами, а на шее, жилистой, худющей шее выступили черные вены. – С детства мечтает врачом стать… А у нас кроме нее и кормилицы нет, ребята еще маленькие… Спасибо тебе, большое спасибо.

Она двинулась к двери и у самого порога застыла в нерешительности. Совсем тихим, виноватым голосом вымолвила:

– И еще, Арзо, даже не знаю, как сказать… Полла просила… – Женщина совсем засмущалась, нервно дрожал листок в ее руках. Арзо понял, что она и говорить стесняется и не говорить боится.

– Вернись, в чем дело? – скомандовал он.

– Пол-л-а, – сбился вконец ее голос, – должна на днях уехать… Спрашивает, нельзя ли в счет будущего урожая получить аванс.

– Сколько? – сразу же бросил Арзо.

– Не знаю… Она-то просит двести… Ну хотя бы сто рублей… Я даже не знаю, как она поедет, ей даже одеть нечего, – женщина согнулась, заплакала. – А жить на что будет? Заартачилась, хоть убей ее… Что мне делать?… Как-нибудь аванс оформить нельзя ли, а мы осенью, если доживем?- голос ее сорвался, всхлипывая, она отвернулась.

Арзо вскочил, слегка подбадривающе погладил костлявое плечо женщины.

– Успокойся, все можно. Когда она уезжает? Все сделаем, зайди через недельку, он задумался и добавил: – а лучше пусть сама зайдет.

Дома во время однообразного скудного ужина, Арзо спросил у матери:

– Что это с Зурой Байтемировой?

– Как это что? – печально ответила Кемса. – Наша жизнь в изгнании: голод, холод, болезни, унижение… Кто в Казахстане не сдох, до сих пор плоды репрессии пожинает… Еще долго мы страдать будем.

Рано лег Арзо спать, а сон не шел, все думал он о Полле, не знал, как ей можно помочь. Долго ворочался, где-то в полночь, поняв, что не уснуть, вышел во двор. Ночь была тихая, прохладная, чуточку ветреная. Из-за редких облаков, как праздник в мрачной жизни, выглядывала стеснительная луна. В лесу угрожающе выл волк, обеспокоенные этим, жалобно отвечали гавканьем сельские собаки. На краю села кто-то неумело, с надрывом и с тоской в звуке растягивал гармонь. Вдалеке, на равнине, блекло мерцали многочисленные лампочки низинных селений. В воздухе стоял пьяный вкус спелой вишни и перезревшего тутовника.

Озадаченный Самбиев не знал, как быть с помощью абитуриентке. Выделить документально оформленный аванс не представлялось возможным, хотя фактически выполненный объем работ был налицо. В любом случае надо было искать иные варианты, даже в нарушение закона и собственных принципов.

В раздумьях Арзо спустился в русло реки, по неровностям каменного грунта побрел вверх, к родному наделу, под бук. Почему-то казалось, что река, протекая против их участка, звучит как-то иначе: мягче, ублажающе, роднее. Долго он сидел на мощных корневищах бука. Его знобило, неумолимо клонило ко сну, а он все сидел, пытался размышлять. Ничего не сообразив, еле передвигая ноги, двинулся домой. Спал, как убитый, проснулся поздно; весь истрепанный, кислый.

Был выходной день. Накануне Арзо намеревался косить бурьян в родовом наделе. Однако из-за непогоды мать не разбудила его. На улице неторопливо шел редкий летний дождь. После истязающей жары затянувшееся ненастье было в радость. Вызвал слюну запах пережаренного кукурузного чурека и чай душицы: обычный завтрак Самбиевых. Сидеть дома Арзо не мог, дума о Полле не давала покоя. Ища уединения, он по пустынному селу, перемешивая дорожную грязь, направился вновь к родимому очагу. Из-за густой кроны под бук слабый дождь едва пробивался. Только изредка, сгруппировавшись, крупные капли могли преодолеть многоярусную толщу листвы. Арзо долго сидел на корневище, слушал мерную гармонию непогоды и разошедшуюся от осадков речку. Незаметно он задремал и, к удивлению, вновь ему приснился сон, как он лезет вверх и ему страшно. Тяжело, одиноко, и вновь его подхватывают ветви бука и возносят на вершину, а кругом простор, весь мир под ногами… Крупная капля привела его в сознание. Он резво вскочил и решил в реальности покорить вершину великана. Вспоминая детские игрища, бросился на штурм, ствол был мокрый, шершавый, необхватный. Облепленная грязью обувь предательски скользила, не держала в опоре вес. Тогда он разулся и ринулся вновь. Тяжело, очень тяжело покорялась высота великана. В детстве он лазил легче, да и помощи ветвей, как во сне, не было. До вершины долезть побоялся, слишком скользкими были сучья. Полюбоваться окрестностями, насладиться своим возвеличением тоже не смог – кругом листва. И самое главное – слезать оказалось еще тяжелее и опаснее. Дважды, сползая, он срывался, и только природная изворотливость и везение спасли его от падения.