Седой - [18]

После работы он приходил усталым, полчаса отдыхал, затем садился за учебники. А вечером гонял себя часами на тренировке до седьмого пота, словно и не было тяжелого трудового дня.

Кауров понимал, что такие огромные нагрузки для еще неокрепшего молодого организма чреваты нежелательными последствиями, но переупрямить Костю не мог. Он понимал истоки этой настойчивости – Костя просто не желал быть обузой, хотел зарабатывать сам, а не сидеть на положении иждивенца. Но от этого Каурову все равно было не легче. И однажды он решительно заявил:

– Костик, я не собираюсь навязывать тебе свое мнение, но у меня есть одно предложение. Я договорился с начальником экспериментального цеха номерного предприятия. Тебя примут учеником слесаря-лекальщика. Отличная профессия, доложу я тебе, денежная. Ну, как?

– Я не возражаю… Но справлюсь ли?

– Почему нет? У нас там ребята хорошие, дружные, отменные специалисты. Помогут, научат. Главное, не дрейфь.

– Но мне хотелось бы… – Костя замялся. – Я хочу быть радиомонтажником.

Конечно же, Костя был прав.

Под руководством Каурова он за короткое время научился разбираться в самых сложных радиосхемах и, пожалуй, вполне мог бы стать отличным монтажником. Но была единственная загвоздка – не вышел Костя годами для работы в радиомонтажном цехе. И тут уж ничего нельзя было поделать – в этом вопросе на предприятии исключений не существовало. Кауров объяснил Косте, как смог, ситуацию, и юноша, скрепив сердце, согласился учиться на лекальщика.

В цехе к Косте относились очень хорошо. Все считали его младшим братом Каурова, которого уважали и ценили, как отличного специалиста и честного, порядочного человека.

Наставник Кости, уже пенсионного возраста лекальщик дядя Миша, человек горячий и заводной, нередко покрикивал на него, а то и отпускал подзатыльники, когда он в очередной раз загонял в брак какую-нибудь деталь пресс-формы или штампа. Но Костя не обижался на старика, – будучи по натуре человеком очень добрым и сердечным, дядя Миша скрывал свою истинную сущность под маской напускной строгости и ворчливости.

Вскоре Косте стали поручать и более сложные работы, в том числе изготовление, подгонку и доводку замков различных систем и назначений, устанавливавшихся на разнообразные сейфы, заводской ширпотреб.

И все-таки произошло то, чего Костя так боялся, хотя и ждал с необъяснимым душевным трепетом.

Как-то вечером в разговоре Кауров намекнул на возможность длительной командировки. Это было сказано в обычной для него шутливой манере, но Костя вдруг, неожиданно для себя, почувствовал нечто похожее на укол прямо в сердце. Он тут же замкнулся, разговор был скомкан, и оба легли спать с тяжелым чувством.

А еще месяц спустя Кауров, почему-то робко и даже смущаясь, заявил:

– Понимаешь, браток, в общем, кгм!.. – Он прокашлялся. – В общем, мне пора. Послезавтра в путь…

Костя молча опустил голову.

– Работа такая… – попытался объяснить Кауров.

Но затем с обреченным видом махнул рукой и лег на постель лицом к стене…

Поезд уходил глубокой ночью.

Каурова провожали Костя и какой-то незнакомец, неразговорчивый и равнодушный. Кауров крепко обнял Костю своими могучими руками, неумело ткнулся ему в щеку – поцеловал.

– Держись, браток… Жди, я обязательно вернусь…

Он посмотрел в глаза Кости долгим и, как показалось юноше, тоскливым взглядом, а затем, резко отвернувшись, запрыгнул на подножку вагона – поезд уже набирал ход.

Молчаливый незнакомец ушел. А Костя еще долго стоял на опустевшем перроне, вглядываясь в темень, где растаял последний огонек поезда, умчавшего в неизвестность Сашу Каурова – друга, ставшего ему старшим братом.

Глава 11. ПРАКТИКАНТ СНЕГИРЕВ

Мишка Снегирев, невысокий коренастый паренек, конопатый и шустрый, в своем кургузом пиджачке смахивал на школьника. И уж вовсе он не был похож на студента юрфака, будущую «звезду» криминалистики, как его прозывали, посмеиваясь, сокурсники. Правда, по адресу Мишки Снегирева институтские острословы проезжались довольно редко и уж вовсе не в дни сессии.

Когда в коридорах института бушевали экзаменационные страсти и ошалевшие от бессонницы и неимоверных доз кофе студенты торопливо глотали таблетки успокоительного перед тем, как протянуть дрожащую руку за билетом, когда заядлые преферансисты, привыкшие к ночным бдениям за бесконечными «пульками», без устали строчили «шпоры» разнообразных калибров – от «бомб» величиной с тетрадный листок до «блошек» размером со спичечный коробок (на них институтские умельцы ухитрялись вместить весь «Уголовно-процессуальный кодекс»), Мишка Снегирев блаженствовал.

Это была пора его триумфа.

Помахивая видавшим виды «дипломатом», куда помещалось ровно десять бутылок крепленого вина, он расхаживал в скромном институтском сквере, с невозмутимым видом поглощая в неимоверных количествах свой любимый пломбир, услужливо предлагаемый ему будущими несчастными служителями Фемиды в виде гонорара за консультации по правовым вопросам.

Разъяснив менторским тоном очередному коллеге какой-нибудь каверзный вопросик, Мишка фамильярно хлопал его по плечу – мол, держись, не унывай, сессия – явление преходящее, и обращал свой взор к следующему горемыке, который от нетерпения мычал над ухом, с ужасом поглядывая на стремительно, как ему казалось, вращающиеся стрелки наручных часов. Оказавшись в роли практиканта, Снегирев неожиданно сам попал в незавидное положение почемучки.