Седовласый с розой в петлице - [2]

Таргонину как врачу одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не напившийся по случаю, а алкоголик, и, может, уже безнадежный. Крупные черты его лица можно было назвать даже красивыми -- время и образ жизни не смогли до конца стереть данную природой привлекательность. Только ранние, не по возрасту глубокие морщины избороздили некогда холеное, самодовольное лицо -- оно и тогда, в свете фар, показалось Таргонину капризным, высокомерным. Неожиданную импозантность этому лицу придавали волосы -густые, некогда, видимо, черные как смоль, слегка вьющиеся, из тех, что сами без особых усилий укладываются в любую прическу. Сейчас они были покрыты ровной жемчужной сединой, и оттого придавали опустившемуся человеку некую значительность, а может, на чей-то взгляд, даже благородство. Запомнились Павлу Ильичу и усики, тоже "благородно" седые, но странно кокетливые, как платочек в верхнем кармане пиджака. Чувствовалось, что когда-то незнакомец уделял своей внешности немалое внимание. Время от времени Павел Ильич перебирал в памяти своих знакомых, дальних и близких, но среди них не было человека и отдаленно напоминавшего седовласого пьяницу. Ему хотелось рассказать обо всем жене, поделиться с ней этим наваждением, но он не решался. Заранее знал, что она скажет в ответ: "Дался тебе, Паша, этот пьяница. Теперь развелось их без счета -- и с благородной осанкой, и с благородными манерами. Да и зачем он тебе, у тебя своих дел мало?"

Но что-то вновь и вновь возвращало профессора к ночному происшествию. У него появилось даже навязчивое развлечение -- Павел Ильич пытался вспомнить большие застолья, в которых ему приходилось участвовать: он пытался увидеть тех, с кем сидел когда-то за столом. Сколько он ни вспоминал, и там незнакомца отыскать не мог, и все же ощущение, что их что-то связывает, не оставляло профессора. Он даже припомнил, как года три назад, возвращаясь домой после работы через сквер в центре города, приметил кафе, возле которого всегда было многолюдно. Как показалось Таргонину, там собирались каждый день одни и те же люди. Он подумал тогда: наверное, это своеобразный клуб, где встречаются по интересам. Сейчас их развелось предостаточно: чего только не коллекционируют, не говоря уже о тех, кто держит породистых собак, попугаев, обезьян, крокодильчиков, рыбок... А теперь вот горнолыжная эпидемия и альпинизм захлестнули Ташкент, так новоиспеченные горнолыжники и альпинисты, говорят, тоже облюбовали себе какое-то кафе. Но эти, возле "Лотоса", на них походили мало, хотя компания собиралась чисто мужская. Когда Павел Ильич поинтересовался о "Лотосе" у коллеги по работе, тот, странно улыбнувшись, ответил: действительно, мол, там клуб встреч по интересам, причем возник он в Ташкенте раньше прочих и никогда своего существования не прекращал,-- но объяснять подробнее ничего не стал, что еще более подогрело любопытство Таргонина.

Однако удовлетворить это свое любопытство профессору удалось нескоро. Как-то вдруг навалилась зима,-- а в Ташкенте последние пятнадцать лет она постоянно снежная и холодная,-- и в один день парк опустел: "Лотос" закрыли до теплых погожих дней. Выглядело кафе теперь сиротливо, казалось каким-то голым, неприглядным, и Павел Ильич впервые подошел к нему поближе. Определение "кафе" вряд ли годилось для этой торговой точки. Большой приземистый стеклянный гриб, непонятно почему названный именем нежного цветка, имел все-таки одну особенность: яркую и искусно выполненную световую рекламу, редкую в Ташкенте, и оттого бросавшуюся в глаза. Ни внутри, ни снаружи ни одного посадочного места, ни столов, ни стульев, ни стоек. Более того, внутрь посетителям доступа не было, там властвовала хозяйка заведения, и весь стеклянный "гриб" был заставлен ящиками, коробками, металлическими "сигарами" с колотым льдом. Общалась хозяйка с посетителями через узкую прорезь в пожелтевшем стекле. Вряд ли "Лотос" притягивал посетителей комфортом или интерьером, да и ассортиментом он их тоже не баловал -- Павел Ильич об этом знал точно.

В теплых краях смена погоды происходит быстро, иногда в два-три дня, и как-то в середине февраля, когда остатки снега еще серели на клумбах и в глубине парка, а в воздухе уже носились волнующие запахи весны, Павел Ильич, возвращаясь домой привычным маршрутом, увидел вспыхнувший огнями рекламный лотос на выцветшей красной крыше знакомого кафе. Да, "Лотос" открыл новый сезон, и вокруг него -- это было видно издали -- царило необычное оживление. Публика, похоже, была та же, что и осенью. Первым желанием Таргонина было подойти, влиться в эту возбужденную толпу, послушать, о чем в ней говорят,--но он сдержался, возникло вдруг ощущение, что он ворвется в чужой дом, где идет застолье. "Потом как-нибудь",-- решил Павел Ильич и не без сожаления и какой-то неожиданной для него зависти к "вольным казакам", коротавшим вечера в мужской компании, направился домой, где его по вечерам ждал письменный стол.

Потом закружила работа, лекции в институте, встреча, хоть и короткая, в Алма-Ате с коллегами... Домой он чаще всего возвращался на служебной машине и про "Лотос" с его мужской компанией как-то позабыл. Но в начале апреля, когда сквер пышно зазеленел, вспыхнул розово цветущим миндалем и белой, нежно пахнущей сиренью, Павел Ильич, даже если и возвращался на служебной машине, подъехав к скверу, отпускал ее и дальше уже шел через парк пешком. Каждодневный его маршрут пролегал таким образом, что в поле зрения попадал "Лотос" -- вначале, издали, его призывная световая реклама, а затем уже и сам гриб с подновленной, ярко-красной железной крышей. Любопытство однажды все же взяло верх, и Павел Ильич свернул к кафе. Издалека он внешне мало чем отличался от здешних завсегдатаев: у многих в руках были портфели, "дипломаты", и чувствовалось, что большинство приходят сюда прямиком со службы, так что Таргонин со своим "кейсом" не выделялся среди посетителей стеклянного грибка. Обслуживание здесь оказалось молниеносным: не успел Павел Ильич, протягивая рубль, сказать, чтобы ему дали бутылку минеральной воды, как хозяйка со сбившейся набок прической точным жестом опрокинула в стоявший наготове тяжелый граненый стакан початую бутылку вина и наполнила eго до краев, не обронив на влажную стойку ни капли. Ее ловкий, натренированный жест восхитил Таргонина, и поэтому он безропотно взял стакан, забыв о минералке. Скорее всего из-за этого привычного здесь стакана в руке никто не обратил на него особого внимания. Зато сам Таргонин был весь внимание. И хотя с первых минут он понял, что это за заведение, любопытство его не покидало и даже усилилось. Вокруг "Лотоса" сформировалась совершенно незнакомая ему среда со своими законами, и сказать, что тут собирались одни пьяницы и люди, мучавшиеся похмельем,-- значит сделать поспешный вывод, хотя, наверное, были здесь среди прочих и те и другие. О, народ здесь собирался прелюбопытный! А какие разговоры тут велись: о нефтедолларах и Арабских Эмиратах, об Уотергейте и еврокоммунизме, об экстрасенсах и тамильской хирургии, об агропромышленных комплексах и компьютерах, об успехах "Пахтакора" и поражениях сборной...