Седьмой выстрел - [41]

— Очевидное — только одно, — парировал Холмс. — Оно состоит в том, что все эти люди заранее договорились об ответах.

На этом мы расстались с сенатором Бевериджем, а он всё стоял в коридоре и качал головой.

Мы с Холмсом планировали уехать в Нью-Йорк следующим утром, а потому сняли номера в величественном отеле «Вашингтон», прямо напротив министерства финансов и Белого дома. К счастью, президента Тафта мы нигде не видели, потому что Холмс, несомненно, спросил бы и его, каким образом сам глава исполнительной власти связан с Великой Тайной Убийства Филлипса!

Рано утром на следующий день мы с пустыми руками (или мне так только казалось?) возвращались в Нью-Йорк. Я ощущал разочарование, Холмс же, напротив, выглядел весьма довольным. Он сидел, откинувшись на мягкие подушки зелёного бархата, рядом с дверью купе, выходившей в коридор (такое устройство вагона типично для американской железной дороги). Его молчание побуждало меня любоваться мелькавшими за окном великолепными сельскими пейзажами. Мы были в купе одни и потому оба могли наслаждаться видами, сидя у окна, однако Холмс, вероятно, не стремился к этому. Когда состав медленно изгибался на поворотах, он как будто специально отворачивался от окна.

— Как вы можете быть таким спокойным, Холмс? — спросил я наконец. — Мы просто зря потратили время в этой поездке! Повидали меньше половины сенаторов, упомянутых у Филлипса, потому что остальные в отлучке, а те семеро, с кем всё-таки удалось побеседовать, отвечали в унисон, словно древнегреческий хор.

До того как я заговорил, Холмс безучастно разглядывал пустой коридор вагона. Теперь он, улыбнувшись, повернулся ко мне.

— Разочаровываешься тогда, дружище, когда многого ожидаешь. Я и не надеялся, что эта небольшая экспедиция много нам даст. И всё же её надо было совершить. Вспомните наши расспросы в деле с отравленным ремнём для правки бритв. Как и в том хитром случае, мне было необходимо непосредственно ощутить, какую ненависть все эти люди питали к жертве.

— Но вы же понимаете, Холмс, что тогда у нас получается слишком много подозреваемых. Все те политики, не говоря уж о Фревертах и Беверидже…

— Не забудьте Рузвельта… — усмехнулся он.

— В самом деле, Холмс! — воскликнул я. — Вы можете быть серьёзней?

— В запутанном деле, Уотсон, лучший помощник — здравый смысл. Я подозреваю всех, пока не разыщу виновного.

— Но поведение Филлипса в разное время беспокоило огромное количество людей.

— Напротив, Уотсон, — сказал Холмс. — Думаю, вы переоценили сложность этого случая. Филлипс выдвинул обвинения против Сената в тысяча девятьсот шестом году. Его убили пять лет спустя. Это слишком долгий период для того, чтобы таить злобу. Я бы предположил, что нам стоит поискать того, кто имел зуб на Филлипса непосредственно перед убийством, того, кто лишь недавно пережил событие, заставившее его дать выход ненависти к писателю.

— Потрясающе, Холмс. Вы начинаете вносить ясность.

— Вы же знаете мой метод, Уотсон. Чтобы исключить всё неправдоподобное, сначала надо ознакомиться с действующими лицами трагедии. Вот почему мне странно слышать, что вы считаете наше путешествие в Вашингтон безрезультатным. Мы уже установили, что Филлипса ненавидели очень многие, независимо от того, кто на самом деле является убийцей, и это одна из двух причин, по которым мне кажется, что мы должны продвинуться в понимании случившегося у парка Грамерси.

— Но каким образом мы сможем разобраться с таким количеством подозреваемых?

— Не беспокойтесь, Уотсон, — проворчал он. — Для начала хватит какой-нибудь старой местной газеты. Кому Филлипс больше всего навредил своими журналистскими расследованиями?

— Ну. сенаторам.

— Точно. Но что для политика хуже жалкой критики в прессе?

— Политическое поражение? — предположил я.

— И снова верно! Итак, мы обратимся к выборам, проходившим незадолго до убийства Филлипса, и выясним, не провалились ли некоторые из тех, в кого он метил, в ноябре тысяча девятьсот десятого года, всего за несколько месяцев до того, как его застрелили.

— Беверидж! — вскричал я. — Я так и думал. Никогда ему не верил — и его шофёру тоже. Бородач, преследовавший меня, показался мне похожим на Роллинза. Может, они обменивались посланиями? Такой подозрительный тип. как Роллинз, отлично подходит под описание того бродяги в дневнике Голдсборо. — Теперь мне всё стало ясно. Всё, за исключением мотива. — Но чего я не могу понять, так это почему политика для Бевериджа была важнее давнишней дружбы с Филлипсом.

— Да уж, действительно, Уотсон, — саркастически усмехаясь, сказал Холмс. — Вы, как обычно, выстроили превосходную аргументацию, но, боюсь, упустили ключевой компонент.

— Какой же? — отрывисто спросил я, надеясь этим выразить своё недовольство.

Поезд дал гудок, и Холмс, прежде чем ответить, дождался, пока он смолкнет.

— Разве мы, дружище, не работаем над предположением, что подозреваемый — один из тех, на кого Филлипс нападал в «Измене Сената»?

— Так и есть!

— Значит, вы забыли, Уотсон, Беверидж и вправду был лучшим другом Филлипса, его действительно забаллотировали в тысяча девятьсот десятом году, но Беверидж никогда не становился жертвой репортёра. Он не был мишенью его статей.