Седьмой принц королевства Юм - [5]

Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом, обшитым черным бархатом, украшенным гирляндами черных роз, шел весь королевский двор, весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во главе. Словно в замедленном механическом балете, воины отдавали умершему честь. Стреляли пушки, под колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь, какой еще не слышали в Королевстве Юм - весь двор восхищался его красноречием. Вот только никто не плакал - все было сурово, торжественно и молчаливо. Похоже, Первого Мага похоронили уже давно, и весь этот величественный ритуал был только запоздалой формальностью, как расстановка точек над "i" в давно написанном и уже изрядно подзабытом тексте.

В поход мы вышли всемером - отец сказал решительно, что предсмертная воля Первого Мага должна быть исполнена, и, пока он король, последнее слово останется за ним; возразить никто не посмел. Шли молча, говорить было не о чем, да и не было привычки. На привале мои братья и сестры продолжали тренироваться, совершенствоваться в своих искусствах, повышать мастерство... Я же без особой цели бродил по безлюдной лесной округе.

Я наблюдал сцены из жизни растений и животных, прислушивался к звукам растущей травы и текущей воды, прикидывал пути облаков на небе, пробовал упругие и мягкие струи ветра, разглядывал солнечные блики на камнях и листьях. Не знаю, что уж думали обо мне. Мне это было давно безразлично зная то, что я знал, легко быть спокойным. Вскоре мне стало казаться, что прогулки эти не так уж случайны и бессмысленны, что кто-то все время подталкивает меня - ведет, едва заметно подсказывает, что делать. Я перестал просто созерцать. Если было светло, я расставлял мольберт - я растирал краски на палитре, смешивал цвета, наносил на холст, подбирая оттенки в тон теплу солнечного света и прохладе глубокой заводи. Если уже смеркалось, я доставал флейту - я извлекал из нее тихие звуки и прислушивался к ним, стремясь передать тональность луны и коронованных ею облаков, стараясь не помешать идиллии сверчков и ночных птиц. Я сидел часами. Иногда мне казалось, что от меня к окружающим предметам вылизанным ли светом или упрятанным темнотой - тянутся невидимые нити, и я нахожусь среди них, в центре их переплетения, словно, пошевелись я, и это движенье отзовется где-нибудь в непостижимой дали падением камня или всплеском морской волны, а дуновение ветра или крик испуганной невесть кем птицы способны изменить мое состояние, пустить сердце биться сильнее или, наоборот, заставить замереть, заставить неожиданно загрустить или обрадоваться... Моменты такие случались все чаще. Я научился приводить себя в подобное состояние по желанию. Гораздо позже, уже здесь, в хижине на склоне Синей Горы, я понял, что именно это состояние и называется мудростью...

Тихо и не спеша, без приключений и других странных событий наш отряд добрался до Синей Горы. Так же спокойно мы поднялись по ее отлогому склону, минуя деревья и камни. Необычайное предстало нашему взору, лишь только мы преодолели перевал. Вся долина, такая красивая некогда, открывавшаяся прежде всякому, смотрящему вниз с хребта Синей Горы, ныне была сокрыта от глаз. Вся она была заполнена темной, почти непрозрачной субстанцией: не то дымом, не то какой-то мутью, не то еще чем-то непонятным, чему нет ни названия, ни объяснения. Шагов около шестисот не доставала она до вершины хребта. Наши кони вошли в эту муть по колено и стали, как вкопанные. Никакие силы не могли заставить их двинуться дальше. Поняв это, мы спешились, побродили вокруг испуганных коней и вернулись назад на хребет. Там - прямо на перевале - мы и разбили свой лагерь. Поставили кругом семь шатров, а в центре устроили коновязь и развели костер.

И тут же лесные духи разнесли по округе весть, что наш отряд прибыл на место.

Ночь была нервной; несмотря на строго соблюдаемую очередность дозора, никто не спал. Все ждали нападения, но никто так и не отметил вниманием наш лагерь. Словно бы все в мире было спокойно, словно и не растеклось в шестистах шагах от нас море темной мути; как прежде, перекликались ночные птицы и звенели цикады, как прежде лили с небес свой неяркий свет звезды. И только мы беспокойно искали подвоха в каждой минуте тишины.

Так же, без неожиданностей, прошел и следующий день. По устоявшемуся обычаю, мои братья и сестры посвятили его тренировкам. Самая старшая из сестер - Камилла - работала с огнем: высекала пальцами пламя, разжигала и гасила его. Напряженным жаром веяло от нее. Огонь следовал за нею повсюду, как верный пес, вьющийся у ног; сотнями языков он лизал ее руки не причиняя вреда. А стоило ей того захотеть, и он взвивался к небу столбом. Недаром ей был присвоен титул Повелительницы Огня.

Мой брат Нум управлял водой. Он привлекал к себе небесную влагу и подземные струи. Прямо на склоне горы он создавал волны и потоки, замедлял и ускорял их течение, а сам при этом оставался сухим. От него веяло сыростью и прохладой и, казалось, что вода клокочет у его ног. Это и не удивительно, ведь он носил титул Властелина Вод.

Близнецы Инга и Елга упражнялись во владении живой и неживой природой.