Седьмой патрон - [13]

— Ну-ка, Алексевна, — сказал папа Нюшке. — Где мой сундучок?

— Счас!

Нюшка приволокла из сеней походный саквояж отца — самодельный, с висячим замочком.

— Тяже-е-лый! И что же в нем есть?

Отец после бани, на шее полотенце. Благодушествует, держа блюдечко на растопыренных пальцах.

— Давай, — говорит отец усмешливо, — посмотрим, что ли, Алексевна?

Густая борода не скрывает рубцы и шрамы, обтянутые синеватой глянцевой кожей. Не по себе непривычному человеку видеть это обезображенное страшное лицо.

Из саквояжа появляются подарки: маме и сестрам отрез ситца на кофты, Нюшке лента, Диме — пачка табаку. Наконец, с самого дна — мешочек дроби.

— И не знаю, кому дробь, кто у нас стрелок? — кричит Нюшка.

Я нашел сил улыбнуться:

— Спасибо, папа.

Дробь — это по нынешним временам вещь! Где отец ею расстарался?

Сам он выложил из саквояжа, не позволил Нюшке прикасаться, пачку пороху. Подавая мне, спросил негромко:

— Где глаз подбил?

— Бывает… — дернул я плечом. Вдаваться в подробности не в моих интересах.

— Папа, а нас на Хабарке пьяные дядьки консервами угощали, — вырвалась Нюшка со своей болтовней. — Вку-усные! Ели мы, ели… С хлебом!

За столом возникла заминка.

Отец погладил Нюшку по голове, отослал во двор дать собакам корочку, посмотрел, как она прыгает к двери, и вымолвил глухо:

— Скажи, сын, что у вас получилось, послушаю.

Расспросов не избежать, я готовился к ним, но сейчас замямлил о падере, о волнобое на мелководье, и было мне мерзко и противно. Точно в самом деле по моей вине затонул карбас. Я прятал глаза, путался, в то время как нужно было прямо признаться, что в толк не возьму, отчего затонул карбас.

— Старье было, — первой вступилась за меня Агния. — Новый карбас наживем, папа. А не наживем, и так проживем. Целы все, и ладно.

— Конечно, не надо тебе переживать, хозяин, — поддержала мама. — Сыном гордись. Он нам опора — и мне, и дому. Тебя-то скоро забудем, отбился на старости лет. А Сережа… Одного лесу сколь он на воде перенял! Рыбу корзинами носит. Его и рынок знает.

Отец посмотрел на меня.

— Та-ак. В купцы выходишь? Выбрал время!

Жгучая обида захлестнула меня. Не досыпал, простужался, от весел ладони, как подошва. Что, ради своего удовольствия?

— Ну, перенимал лес, — нехотя говорю я. — Ничейный. Пусть его в море несет, да?

— Ничейного, сын, ничего нет, и лес‘советский.

Дима чинно попивал чай. Впечатление, будто присел на минуту — из-под суконной форменки свисает на ремнях блестящая кобура. Раз я заметил, как Дима украдкой бросил взгляд на ходики: не терпится взять Катерину под ручку да на Набережную. И Катя, глядя на него, как воды в рот набрала. А из-за нее на Хабарку-то ходили. Она упросила. Кабы не Хабарка, жив был карбас.

Словно услышав, что я о ней подумал, Катерина сказала:

— Папа, а карбас в падеру не на топляк наскочил?

Верно, днище сразу треснуло, вода вспучилась бугром. Почему раньше, без подсказки, я не сообразил о топляке? На Двине их навалом. Прозевать топляк, да в шторм, очень просто; с ходу на него напороться — легче легкого.

Дима неприметно подморгнул; «Не дрейфь, Серега». Уши у меня вспыхнули. Он научил Катю! Я смешался. Опять спасательный круг? Мне — опять? Будто последний я слабак…

— Что сам думаешь? — отец уперся в меня пристальным взглядом.

— Топляк? — краснея, промямлил я. — Вполне возможно, папа.

— Хватит баклуши бить, — сказал отец и отвернулся.

Обидно мне. Выходит, до этого я бездельничал? Семью кормил — бездельничал? Что ж, спасибо, папа.

Встал из-за стола, вышел на крыльцо и сел на ступеньку. Знаю, что косо смотрит отец на мои хождения к Зосиме Савватьевичу. Между ними давнишние счеты. Хотя где тут оскорбление, если Зосима Савватьевич хотел с ним рассчитаться за услугу, правда, невесть чего посулив с радости, что шкатулка спасена?..

Вдруг Тузик залился лаем: калитку отпирал незнакомец в плаще.

— Кого я вижу! — помахал он рукой. — Утопленник, здорово. Батя дома?

— Дома. Тузик, цыть, свои.

Виноградов пожаловал, спаситель. Чего его принесло?

— Проходите, пожалуйста. Папа, наверное, вас ждет.

— Да нет, я нежданный гость.

Провел его в дом и вернулся во двор.

Сижу под ивой. Тузик ластится. Рассеянно мну ему загривок. Ладно, с карбасом покончено: по резаному дважды не режут. Больше отец о карбасе не напомнит, я его знаю.

Но дальше-то что? К барже привыкать? Или костяшками щелкать у постылого крестного?..

Виноградов вышел вместе с отцом.

— Алексей Николаевич, понимаю, отгул. А надо. Рейс предстоит важный, — доносилось ко мне от крыльца. — Получишь оружие.

— Чувствую себя худо, — говорил отец. — Лихоманка проклятая… Да я не отказываюсь. Хоть сейчас в дорогу, раз надо.

Мне сделалось жарко. «Оружие получишь»… Это что? Револьверы? Маузеров полный трюм? Хоть бы в руках подержать маузер!

Скрытый ветвями ивы, я переметнулся через изгородь и мгновение спустя с независимым видом расхаживал уже по другую сторону калитки.

Она не открывалась и не открывалась со знакомым мне скрипом. Я отчаялся, когда наконец рывком ее распахнул Виноградов.

— Чего тут высвечиваешь? — весело спросил он. — Где фару подбил?

Я смутился. Дался им всем мой синяк.

Виноградов застегнул плащ и предложил: