Седьмой Легион - [10]

На второй год войны после опустошительных битв, в которых легионеры захватили четверть всех комплексов Избранных, те начали радиопередачи для гражданского населения. По распоряжению Верховного Совета они глушились, но все-таки что-то попадало в эфир. Избранные говорили, что они несут все самое лучшее, что есть у человечества, что земляне должны смириться и преклонить голову перед высшими существами. И как не странно, многим это понравилось, ведь преклонить голову для большинства не так уж и трудно, а тут конец мучительной войне и благоустроенная жизнь, которую обещали Избранные всем, кто присоединится к ним. И многие дрогнули. Приток солдат в Легионы значительно уменьшился, некоторые переходили на сторону Избранных и сражались в их рядах. Но и таких было немного. Остальные предпочитали выжидать. Громче стали звучать голоса о прекращении войны. Легионеры, оскалив зубы, расстреливали любого, кто смел об этом заикнуться, но легионеров оставалось все меньше и меньше. Но самым страшным было то, что земляне были всегда в руках Избранных. Если бы те захотели, они могли бы с легкостью ядерными ударами выжечь всю планету, но это лишало их вторжение всякого смысла. Пепелище им не нужно, ведь именно от него они и бежали двести лет назад. Для землян не могло быть полной победы. Даже полностью выкинув Избранных с планеты, они получили бы несколько сот ядерных боеголовок в качестве мести. И только в войне был единственный смысл существования, потому что капитуляция, для тех кто умеет ненавидеть, невозможна.

* * *

— Тупость, тупость и еще раз тупость-вот, что самое страшное, — сплевывая на пол, тихо говорил сержант. — Тупость погубила старый мир, и она же погубит и нас.

— Не понимаю, — пожал плечами Шано. — Глупый человек, он же если даже и какую ошибку сделает, так ведь не со зла, а по незнанию. И старый мир погиб по совсем другим причинам.

— Я не про отдельных людей говорю, — пояснил сержант. — Тупость-это что-то вроде заболевания какого. Даже очень начитанный и аналитически мыслящий человек частенько бывает болен этой болезнью. Это бывает от хорошей и сытой жизни или, напротив, от пребывания в слишком тяжелых условиях. То есть, когда мысли человека замыкаются на том, как бы побольше нахапать, попробовать чего-нибудь эдакого, особенного. Работать не надо и как-то не тянет, и работа для таких становится развлечением. Пробудить их может только угроза лишения всех тех материальных благ, которыми они владеют. В случае крайней нужды, когда работа только способ выживания, она становится ненавистной. Единственное желание: все те же материальные блага и поиск дешевых удовольствий.

Кейл осторожно поправил повязку на шее и, свесив голову с верхней койки, посмотрел на сержанта. Тот дышал часто и неглубоко: берег сломанное ребро. Кейл вкрадчиво спросил:

— Так получается сержант, что лучше всего золотая серединка?

— Нет, что ты, — рассмеялся сержант и поморщился от боли в груди.

— Нет, — повторил он. — Я не хочу говорить, что лучше, просто в некотором равновесии между богатством и нуждой рождается больше выдающихся представителей человечества.

— А может быть их рождается больше там потому, что и сама эта прослойка больше по размерам, чем другие две.

— Она была больше… В некоторые времена… А теперь, я думаю, она изрядно потончала. Не так ли?

— Бедность, — сказал Кейл, — вот главный двигатель прогресса. В конце концов, посмотрите, кем мы были после бегства Избранных. Мы были все бедны и, как крысы, шныряли на радиоактивных свалках. Прошло двести лет — и посмотрите на нас!

— Да уж, — издеваясь, протянул сержант, — посмотрите на нас, — и выразительным жестом обвел все вокруг.

Кейл побледнел от бешенства и сузившимися зрачками посмотрел в глаза сержанту. Тот сидел спокойно, лишь слегка напряглись мышцы на бритом затылке. Кейл срывающимся голосом начал:

— Если бы не война…

— А что-если бы не война? — перебил сержант. — Ты деревенский парень, Кейл, ты жизни не видел. Все бедны… все равны… — передразнил он. — В городах, некоторые совсем неплохо устроились, неплохо подгребли под себя. И если бы не война, снова бы кто-то жрал в три глотки и толпу подхалимов кормил, а кто-то подыхал бы, как собака под забором, и дочь его шла бы продаваться за миску супа. Почему-то во время прошлогоднего нашего отступа, в Европу вместо раненых поехали неплохо откормленные и неплохо одетые… гос-по-да, — он выплюнул это слово. Ноздри у него раздувались и глаза смотрели твердо и жестко.

— Ну, ну разошлись, — торопливо вмешался Шано. Вам еще подраться не хватало. Много сволочи развелось в последнее время, никто не спорит, но все будет в порядке, верьте мне, — он улыбнулся широко и открыто. — Мы-то, легионеры, пока живы.

— Да… Пока мы живы… — эхом отозвался сержант.

* * *

Седьмой Легион отступал. Восьмая дивизия была охвачена танковыми клиньями Избранных, за ними наступала пехота. Бомбардировщики утюжили окруженные войска, редкие самолеты Седьмого Легиона сбрасывали легионерам продовольствие и боеприпасы. После неудачной попытки прорвать окружение, Восьмая дивизия отошла в развалины старого комплекса Избранных и закрепилась там. Через две недели кровопролитных боев она была уничтожена полностью. Только двести одиннадцать тяжелораненых легионеров из семи тысяч были взяты в плен. Обстановка на Восточном фронте резко осложнилась. Седьмая дивизия, выдохшаяся в наступлении, отходила с боями и вскоре оказалось прижатой к побережью, где ее остатки погрузили на морские транспорты и вывезли в тыл. Огромный участок фронта оказался обнаженным. В него хлынули Избранные. Командование лихорадочно бросало им навстречу наспех сколоченные заградительные отряды, плохо вооруженные и неподготовленные. Отряды в двести-триста легионеров вставали на пути танковых колонн и гибли в неравном бою.