Седьмой круг - [16]

Ричард усмехнулся и отрицательно мотнул головой, в мутных глазах промелькнуло человеческое выражение.

— Ты прав, Роберт, я должен взять себя в руки. И пусть эти бездельники. — он окинул взглядом спящих за столом приятелей, — убираются ко всем чертям. Мне все надоели.

— Вот и правильно. — Роберт помог графу выйти из-за стола и повел его прочь из загаженного дурно пахнущего зала. — Я позабочусь обо всем, Ричард. Тебе нужно отдохнуть. Я больше всего на свете хочу, чтобы твоя светлая голова, наконец, вернулась.

— Как наши дела в Ридсдейле? — неожиданно спросил граф на пороге своих покоев. Роберт усадил его на высокую королевских размеров кровать.

— Пока наши позиции сильнее. Флетчер посылает армию за армией, много наших воинов гибнет, но мы держим оборону. До меня дошли слухи, что Ридсдейл побывал в Чипчейзе и потом отправился в Дарем. Боюсь, что он снова готовиться к военному походу.

— А что там?

— Это владения Элизабет. Чипчейз — укрепленный замок с большой армией, в Дареме богатые поместья. Думаю, он решил использовать приданое своей супруги в военных целях, причем, против нас.

— Черт, я совсем про нее забыл. Но ты зря волнуешься. Пока Элизабет у нас, он не сможет использовать ее владения, деньги и все остальное. — Ричард откинулся на подушки, и устало прикрыл глаза. — Что с ней? Ты говорил, что она при смерти?

— Лихорадка, которую девушка подцепила по дороге в Мельбурн, отступила. Она почти месяц пролежала в бреду, пришлось даже доктора позвать. Никто не думал, что она выживет. Даже Луиза ухаживала за ней.

— Моя сестра совсем спятила? — Ричард резко поднялся. — Она не должна пачкать свои руки об эту падаль.

— Милорд! Я думаю, с Элизабет достаточно. От нее и так осталась одна тень.

— А я хочу, чтобы, вообще, ничего не осталось. Как ты можешь сострадать? Вспомни….

— Да помню я все…. - оборвал его Роберт. — Просто не знаю, что еще ты можешь с ней сделать?

— О, у меня богатая фантазия. — сардоническая улыбка, так знакомая Роберту, исказила красивые черты лица графа Мельбурна.

— Я хочу, чтобы ты очнулся, и посмотрел на ситуацию трезвыми глазами. Девчонка ни в чем не виновата. И после всего, что произошло, у нее такая воля к жизни….

— Ненависть — вот что дает нам силы для выживания, мой дорогой друг. Я никогда и не думал, что есть что-то еще. Что под градом стрел, может быть, меня берегли молитвы той, кого я любил, но не смог защитить. Ничего не было. Нет никакой святости в любви, она не способна спасти, она убивает, разрывает душу. Ненависть честнее, и от нее всегда знаешь, чего ожидать.

— Ричард….. — Даже у сурового воина дрогнуло сердце, когда он заглянул, в полные неизмеримой боли, глаза. — Ты должен смириться. Мы все кого-то потеряли в тот ужасный день. Мы достанем Алекса Флетчера, и будем убивать медленно и изощренно, а потом скормим кишки собакам. Но ты должен понять сейчас, что даже его смерть, какой бы чудовищной она не была, не вернет нам тех, кого мы любили.

— Я это знаю, Роберт. Просто не могу иначе.

Элизабет лежала на жестком матрасе, набитом соломой. Она не чувствовала, как жесткая ткань и торчащие из нее мелкие частицы высушенной травы царапают кожу, не чувствовала она и болезненных укусов блох, и отвратительного запаха, пропитавшего маленькую коморку, в которую ее бросили, когда привезли в замок, и пронзительного холода, и топота крыс где-то совсем рядом. Ни голода, ни жажды. Даже боли не было. Сначала девушка думала, что со временем это состояние полной бесчувственности пройдет, а когда пришел жар, удушающий испепеляющий душу и тело жар, он испепелил остатки той, что когда-то умела смеяться и плакать. Элизабет, так долго оберегаемая отцом и тетками, избалованная, взбалмошная, непоседливая, своенравная и эгоистичная до абсурда, та самая Элизабет, еще недавно наивно полагающая, что Бог создал этот мир, чтобы она могла прийти и наслаждаться им, Элизабет, никогда, даже в полном одиночестве и темноте не допускающая мыслей о смерти, о боли, об унижении и жесткости, которые могут существовать в ее прекрасном мире, теперь Элизабет знала, что смерть все-таки есть. И она прошла через нее, сохранив телесную оболочку, сохранив свою память, в которой до мельчайших подробностей отражались события последнего месяца, стоило ей закрыть глаза. Она пыталась проанализировать, понять, заглянуть в себя, чтобы найти выход или хотя бы по-женски разреветься. Но нет. Ее глаза были сухи, сердце словно закрылось в каменном мешке, и она совсем себя не жалела. В ее венах, разливаясь по ослабевшему измученному оскверненному телу, пульсировала, казалось, вовсе не кровь, а жгучая придающая ей сил ненависть. Они думают, что сломали ее. Изнеженную избалованную девушку, слабую и безвольную. Но Элизабет Невилл не такая. Никогда не была такой. Нет ничего, что нельзя пережить. И пусть прошлая жизнь для нее — теперь лишь болезненные воспоминая о рае, она отомстит тем, кто вырвал ее из мира счастья и удовольствия. Пока она дышит, пока ее сердце стучит в груди, она будет драться, и неважно, сколько еще раз ее придется проиграть в неравной битве, она не умрет побежденной и смирившейся. Никогда. Никогда.