Седьмой крест - [125]

Глаза Меттенгеймера засверкали гневом.

– Это, по-моему, ее дело.

– Отчасти, – сказал Шульц. – Она разведена с Гейслером?

Меттенгеймер окончательно рассердился.

– А почему вы сами не пойдете и не спросите ее?

У старика, видно, уши заложило, подумал Шульц.

– Конечно, я мог бы спросить ее, – сказал он спокойно, – но я полагал, что лучше мы сначала с вами перетолкуем.

– О чем перетолкуем? – спросил Меттенгеймер.

Шульц вздохнул.

– Господин Меттенгеймер, – начал он другим тоном. – Я знаю вашу семью десять лет, почти столько же, как и вас, и мы с вами работаем на одну фирму. В прежние годы ваша Элли частенько заглядывала к нам на работу. Когда я вчера опять увидел ее, она мне так и пронзила сердце.

Меттенгеймер закусил ус и пожевал его. «Наконец-то!» – решил Шульц. Он продолжал:

– Я человек без предрассудков. Тут насчет этого Георга Гейслера много идет разговоров. Ну, я его никогда не видел. Между нами, господин Меттенгеймер, я – я от всей души желаю ему спастись. Я просто говорю вслух то, что другие думают про себя. Тогда ваша Элли могла бы сейчас же подать заявление о том, что он оставил ее и скрылся. И потом этот гейслеровский сынишка… Да, я знаю. Ну, если он хороший малыш, так вот у нас уже и малыш есть.

Меттенгеймер сказал вполголоса:

– Он хороший малыш.

– Так вот. Будь я на месте Гейслера, я бы сказал: пусть лучше Шульц позаботится о моем сыне – в конце концов он такой же человек, как и я, – чем если мальчик попадет в лапы к этим бандитам и они из него сделают бандита. А к тому времени, пока сын Гейслера подрастет и с нами пойдет работать, царство бандитов ведь кончится же.

Меттенгеймер испугался, он огляделся кругом. Но они были, видимо, совершенно одни в этом залитом солнцем уголке.

– Если же Гейслера поймают, – невольно понизив голос, продолжал Шульц, – или уже поймали – ни вчера, ни сегодня о нем ничего не передавали по радио, – тогда бедняга все равно погиб, ему крышка, и Элли даже не придется подавать заявление.

Оба смотрели перед собой. Тихая, освещенная солнцем улица была усыпана листьями, слетевшими с деревьев сада. Меттенгеймер сказал себе: Шульц – хороший работник: у него и голова на плечах, и сердце доброе, и внешность приятная. Такого мужа я всегда желал для Элли. Почему, собственно, он уже давно не вошел в мою семью? Ничего бы тогда не было.

А Шульц продолжал:

– Прежде, господин Меттенгеймер, вы были так добры, что приглашали меня заходить. Я тогда не воспользовался вашим приглашением. Разрешите мне, господин Меттенгеймер, теперь исправить мою оплошность. Но только обещайте мне, господин Меттенгеймер, ничего не говорить Элли о нашем разговоре. Если я приду и ваша дочь Элли окажется тут, пусть это выйдет как будто случайно. Такие женщины, как она, не любят, когда за них заранее все устраивают. Они хотят, чтобы их добивался человек, готовый сам штурмовать крепость.

Когда люди обречены ждать и когда вопрос идет о жизни и смерти и они не знают ни чем кончится ожидание, ни сколько оно продлится, часы или дни, – они начинают изобретать самые странные способы не замечать времени. Они будут считать минуты, тут же забывая о них. Они попытаются остановить время, и возведут плотину, и будут вновь и вновь затыкать скважины, хотя время давно уже хлынуло поверх плотины.

Георг, все еще сидевший за столом Крессов, вначале участвовал в этих попытках. Потом, однако, замкнулся в себе; он твердо решил больше не ждать. Кресс рассказывал ему, как и где он познакомился с Фидлером. Вначале Георг заставлял себя слушать, затем слушал с подлинным интересом. Кресс описывал Фидлера как человека, который не меняется и не доступен ни сомнениям, ни страху. Тут Кресса прервал гомон голосов за окном, оказалось – обычная воскресная экскурсия. Тогда Кресс встал и включил радио. Конец утреннего концерта заполнил еще несколько минут. Георг попросил Кресса принести карту и помочь ему разобраться в вопросах, которые он непременно решил себе уяснить. Около двух недель назад заключенный, прибывший в Вестгофен, из щепок выложил на сырой земле карту Испании и отметил пальцем те места, которые являлись ареной военных действий. Георг вспомнил, как этот человек при появлении часового немедленно все затоптал своим деревянным башмаком. Это был рабочий-печатник из Ганнау. Георг смолк, и время, как ветер, ворвалось в комнату. Вдруг, словно ей приказали заговорить, жена Кресса сообщила, что один из ее братьев уехал в Испанию, чтобы сражаться в армии Франко, и что Бенно, друг ее детства и товарищ брата, тоже собирался поехать с ним. Она продолжала говорить, точно желая оттянуть время, как человек, хватающий первый попавшийся предмет, чтобы заткнуть брешь в плотине.

– Я долго колебалась, кого выбрать – тебя или Бенно.

– Меня или Бенно?

– Да. В общем, как человек он был мне ближе. Но мне хотелось чего-то нового. – Однако ее признания не достигли цели – несколько сказанных слов, в сущности, не заняли никакого времени.

– Идите и работайте, Кресс, и вообще делайте то, что вам нужно, – сказал Георг. – Или возьмите жену под руку и совершите хорошую воскресную прогулку, забудьте на несколько часов, что я тут. Я пойду наверх.